Шрифт:
Закладка:
Ну, Ванечка, кончаю. Целую и крещу. Оля.
Посылаю сегодня же письмо и в него вкладываю письмо Д. — Это очень велико вышло[246].
146
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
9. II. 42
Милый и дорогой Ваня!
Сегодня еще хочется сказать тебе, до чего истомилась душа по _м_и_р_у, _т_и_ш_и_н_е, _б_л_а_г_о_с_т_и!
Я не знаю, что меня так измучило, но я буквально вся выдохлась, все во мне в упадке, утомлено? И не хочется так вот писать тебе, — знаю, что больно тебе будет. Но ничего другого не могу из себя выжать. М. б. скоро пройдет это. У меня особенно тяжело переживается как бы отсутствие цели жизни. Я не вижу ничего пред собой. Мне очень хочется подойти ближе к Церкви. Батюшка наш — в общем хороший пастырь, только по молодости мало может дать, в смысле «совета в жизни», да и очень он «нарочито монах», не в плохом смысле, а так, по молодости. Я впрочем его люблю. Не понимаю лишь, отчего это эти молодые батюшки-монахи не любят, даже не терпят никакого «благолепия» в храме, все должно быть сверх-скромно, — даже убого. Православие такое яркое! К чему прибедняться? Ты его видел? Я надеюсь попасть к ним в Сретение, если пойдут автобусы.
Пришлось сделать перерыв письма: пришли детки нашего деревенского шофера, попросили сена для их кроликов. Я уж давно велела им приходить, хоть чем-нибудь их покормить хотела. Нищета у них ужасная, невообразимая. Я случайно зашла к ним однажды справиться об автобусе. Мать лежит от истощения и слабости, а кругом 7 ребят! Старшей девочке — 14 лет, а маленькой года нету. И все это копошилось около голого стола, без покрышки, только со следами, лежавшего хлеба. По стенам и в проходах громоздятся всевозможные приспособления для спанья. Еле-еле топится железка. Кругом тряпье и сор. У матери в постели лежит ее маленькая дочурка, заходясь кашлем. Мне стыдно было своего сытого вида, нарядной одежды — это было воскресенье. Детки до того испиты, худы, до того «зачиврели» как-то, что жалко глядеть. Как у плохой скотины шерсть растет вихрами и не блестит, так и у них волосенки какие-то «шершавые». Погладишь — сердце сожмется. Дала этим 2-м, что пришли поесть немного, дала немного с собой, приходить велела. Как-то говорила с отцом их: невообразимо, что тут творится. Какая вражда между католиками и протестантами: лучше собаке дадут корку, но не инако-верующему! Подыхай, коли не наш! Здесь это болезненно прямо! Эта деревня сплошь католическая, так — подыхай лютеранин, а в лютеранских — подыхай католик! Есть, однако, и среди голландского общества очень крупные люди. Сереже повезло на таких. Это обычно люди, сами пробившиеся в жизнь, знающие труд. Ох, много бы могла я порассказать о здешних нравах, голландских, о хваленой Западной Европе. Я с гордостью называю себя _а_з_и_а_т_к_о_й! И чем «азиатней», тем лучше! На какой гнили все тут держится! Пни ногой и полетит все вверх тормашками! А мы еще преклонялись перед ними, чего-то «стыдились» даже в себе! Ну, нет, я теперь очень определенно веду себя и свое ценю по достоинству. И презираю всех, кто пред ними себя о-плевывал. Немирович-Данченко всю вселенную перевосхвалял, кроме своей земли родной610. Перечитала я его хвалы и Голландии611 —, какая гниль! А свой край описывая, только и выбрал, что скверный климат Петербурга. Пишет об Италии (влюбленно прямо) и ей противопоставляет Петербург! Отчего же не Крым? Это же не честно! А потом воют о потерянном рае! Ужас, что за общество у нас было!
[На полях: ] Читаю позор о дуэли Пушкина. Хорош и «Двор»-то! Всякое светило гения у нас прежде всего травили. Ничего не могли уберечь!
Голландско-французскому прохвосту612 больше почета, чем народному Гению! Я ненавижу всю нашу аристократию, — это она виновата во всей трагедии! Все эти «белые ментики»612а. «Французящие»!
147
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
16. II. 42, 11 ч. дня
Олюша, светленькая моя, как я благодарю тебя, что догадалась послать мне «скорое» письмо, получил сейчас, от 10.II. Но что же такое куцее, такое вы-нужденное?! Ты вся выпита, нет ни тени чувства, — тень бледная от тебя, недавно такой нежной, сильной сердцем, — где же ты, Оля моя? Как ты устала, — извела _с_а_м_а_ себя. Я весь в тревоге за твое здоровье. И как не догадался послать с попом селюкрин тебе?! Пустяки послал, а нужного нет. Ольга, что с тобой делать?! Чего ты раскапываешься во мне, _ч_е_-_г_о_ еще тебе нужно от меня?! Я весь тебе дан, в книгах! Мало?.. Ведь я — самый настоящий — в книгах моих, я слишком _о_т_к_р_ы_т_ы_й, м. б. самый подлинный из писателей современных. И _в_е_с_ь, особенно открытый — в «Истории любовной». Там я «росток» всего себя. Там я и добрый, и «злой». Только усилить надо _в_с_е_ там, и вот он, твой Ваня. Вглядись же. Там и мечтатель, и выдумщик, и нежный, и _д_и_т_я, и искра, и искренний, и любящий, и страстный, и жалеющий, и плакса, и за собой следящий, и немного «играющий», — но не притворяющийся, а — просто — игрунок. Там и горячка, и порох, и ревнивец до помрачения, до исступления, до наскока на рожон — сцена с кучером! — и философ, и требующий идеала-совершенства, и _с_м_ы_с_л_а_ жизни, и тянущийся к «тайне», и взыскующий женской ласки и _о_т_д_а_ч_и_ всего себя — _е_й_… и отталкивающийся от грязи, до… болезни! до потери сознания. Там _в_е_с_ь_ Тонька — Ваньчик твой. Чего же _е_щ_е-то тебе надо искать во мне?! Ну, вот… никому не раскрывал своего творческого, это тебе только, в первый раз в жизни. Я не щажу себя, но я и не восхваляю себя: я лишь _д_а_ю_ себя. Я, конечно, и страстен, м. б. даже безмерно… но не сла-дострастен. Ольга, ты должна совладать с собой. Ты вся истекаешь, истекла. Истаять хочешь? Я 14 писал тебе… опять тебя «схватит», опять начнешь кричать..? Вчера послал разъясняющее письмо. Это шлю вдогон. Олечек, ласточка, зачем же так обессиливаешь и охлаждаешь себя? Ну, смотри… — и во мне равновесие заколеблется: я и… резко изменчив. Я — увлекающийся. И я боюсь — за тебя, и за себя… — если я уйду от тебя, от дорогого мне… — я уйду совсем. Я чувствую
