* * *

Через двадцать минут он был у своей хижины.

Хижина и прилегающие к ней хозяйственные постройки стояли на взорванной скале в тени огромных каменных утесов, из-за которых ветер завывал, выл и кричал. Иногда, если сильно прислушаться, в этом ветре можно было расслышать голоса. Но воздух на Марсе был разреженным, и звук переносился как-то странно. Лучше было не прислушиваться.

Он знал, что это его убежище. Это — место, где он должен был чувствовать себя в безопасности, под защитой. Но это было не так. Когда он стоял перед ним, а марсианские ветры швыряли в него песок и каменную крошку, он был пустой банкой, до краев наполненной настойчивым, неотвратимым ужасом.

Он изучал тени.

Изучал камни.

Он никого не видел. Ничего.

Он обошел шлюз сбоку, и тот оказался открытым.

Внутренний люк был закрыт, а это означало, что атмосфера его жилища не просочилась в марсианские пустоши. Но внешний шлюз был открыт.

Он, без сомнения, знал, что не оставлял ее открытой. Он был дотошен в таких вещах. За семь лет он ни разу не стал небрежным или неаккуратным. И сейчас не станет.

Это означало только одно: он больше не один.

* * *

Он проверил свои комнаты. Он проверил кладовые. Теплицы. Сараи. Мастерскую. Ничего, ничего, ничего. Ничто не было перерыто, украдено или уронено. Все было так, как он оставил.

Он стоял в этой тишине и думал, думал, думал.

Нет, никаких внешних признаков не было, но здесь кто-то побывал. Он знал это. Призрак приходил и уходил. Когда человек проводит семь лет в одиночестве в каком-то месте, он узнает его на ощупь, словно это часть его собственного тела.

Когда в него вторгаются, он это тоже понимает. Его комнаты наверняка посещали. Ткань одиночества была искусно соткана им за годы работы. И вот теперь она была разорвана. В воздухе витало неприятное, почти чужое чувство. Чувство нарушения.

Он покопался в старом сундуке под кроватью.

Он сразу же нашел оружие. Это был старомодный автомат 50-го калибра. Он мог пробить дыру в стали или разорвать человека почти пополам.

Он зарядил его и пристегнул. Ему стало немного лучше.

Он снова стал бродить по комнатам, пытаясь дать название тому ужасному чувству вторжения, которое он испытывал. Но ничего не было тронуто. Он вспомнил старый видеофильм о каком-то комике с Земли, который давно уже превратился в пыль. Комик рассказывал, что, проснувшись однажды утром, обнаружил, что все предметы в его комнате заменены точными копиями. Чемберс рассмеялся. Если это были точные копии, то откуда он мог знать?

Но сейчас Чемберс чувствовал это.

Едва уловимое, но непреодолимое чувство, что здесь что-то изменилось. Библиотечные диски и сферы виртуальной реальности были взяты, обработаны и заменены в тех же самых местах. Или почти в тех же. Просто недостаточно синхронно, чтобы быть заметным. Да, кто-то был здесь, трогал вещи, возможно, хихикая и пуская слюни с каким-то зловещим слабоумием, а разум засасывало в чуждую черноту, подобную зияющим пространствам между звездами. К вещам прикасались. Ящики открывались. Шкафы разграблены.

Чемберс прижался лицом к оконному стеклу.

Он мог видеть Марс снаружи. Пустой, одинокий, неприступный. Ветры изваяли его, вычистили, преследовали. Ничего, кроме камней и песка, холмов и долин.

Безжизненно. Абсолютно безжизненно. За миллион лет до этого Марс был живым, но теперь он был мертв. Все, что было- это микробы и крошечные паразиты, застывшие в почве. Тени были длинными, а туманное небо затянуто розовыми облаками.

Он тяжело опустился на землю.

Он увидел то, чего раньше не замечал. Экран интерфейса. Он не был пустым, но он уже давно не сидел перед ним. Он по-прежнему поддерживал связь с компьютерами по всему миру… но связаться было не с кем.

На экране появилась надпись:

ТЫ НЕ ОДИН

ТЫ НЕ ОДИН

ТЫ НЕ ОДИН

ТЫ НЕ ОДИН

И так до бесконечности. Это могло быть послано из другого города, но Чеймберс знал, что оно было набрано голосом здесь, на экране, для него. Он знал это так же, как знал, что его сердце колотится в груди, а мозг закипает от головокружения.

Он ждал, когда наступит ночь.

* * *

Марсианская ночь была черной и неумолимой.

Она лилась из всех темных и одиноких мест, где ничто живое не смело ни ходить, ни дышать, ни существовать. Она просачивалась, как самая черная нефть, из заброшенных, изгнанных уголков древней планеты.

И когда ты был один, это длилось вечно.

Когда ты был последним человеком на Марсе, а кто-то или что-то преследовало тебя, это было неизбежно.

* * *

Чемберс закрыл свой маленький комплекс задолго до наступления ночи. Ужина не было. Ни музыки. Ни книг. Ни игр. Страшно одинокий, он ютился на своей раскладушке в темноте маленькой спальни, затаившись, как мышь в норе, ожидая и гадая, когда кошка нанесет удар. В руке он держал оружие, а в груди его сердце было заковано в лед.

Из бесконечной марсианской равнины виднелся лишь купол Нью-Провиденса, освещенный огнями. Чамберс мог видеть все это сквозь маленький титаново-композитный пузырь, служивший окном.

Он сидел в темноте, потягивал из бокала бурбон и размышлял, не привиделось ли ему все это. Но телефонный звонок? Сообщения на экране? Как можно было такое представить?

Зарывшись в липкие, влажные простыни паранойи, он ждал.

Он ждал и прислушивался к голосам ветра.

Где-то ближе к рассвету, когда он задремал, а марсианская ночь бушевала, ветер завывал и сыпал песок на внешние стены, как арктическая метель, он проснулся. Ему снился сон, в котором его преследовал от одного пустого города к другому безликий, обезумевший враг, который никак не проявлял себя.

Он проснулся с ужасным, почти удушающим ощущением, что за ним наблюдают.

Он поднял глаза на окно.

Он увидел белое ухмыляющееся лицо, которое смотрело на него. Глаза были черными, как обожженная пробка, а губы красными, как вино. Он закричал и едва не выбил окно.

Лицо исчезло.

И он остался один, и ночь окружила его маленький комплекс и царапалась в дверь, чтобы его впустили.

* * *

В городе зазвонил телефон.

Он услышал его, когда шел по безжизненным улицам Нью-Провиденса.

Это было то, что он так боялся услышать, и, конечно же, он услышал его сразу: Пожалуйста, остановитесь, пожалуйста, остановитесь! Я хочу снова побыть один!

Я просто хочу побыть один!

Но это не прекращалось.

Он стоял на коленях на улице, закрыв уши, и старался не слушать. В голове