и встречает и провожает по-прежнему жадным милующим взглядом, но отчего-то не прикасается. Отчего-то разыгрывает внезапную деловую суету, едва она пытается приблизиться сама. Не на колени же ей становиться, вымаливая очередное свидание? В холле же вечно кто-то толчётся, дверь стал держать нараспашку, и противная кудрявая студентка Иви, подрабатывающая в «Лабиринте», стала постоянно убираться у него в холле. А прежде и не видно было уборщиков. Находили время или в ранние утренние или в поздние вечерние часы.

А тут как раз в городке и появилась новая женщина, та самая модельерша. Если судить по её одежде, всегда нарядной, всегда разной на ней, то она напоминала очень дорогую особую деву, хотя обладала тонким лицом и аристократическими манерами. Да и особых дев в таком месте быть не могло. Им сюда вход был закрыт. К тому же говорили, что она вдова известного в столичных кругах учёного-психиатра. Но Ола, наблюдая её издали, ясно понимала, что мало кто пройдёт мимо подобной женщины равнодушно. Что такую женщину даже тот мерзавец с хвостиком не обзовёт «зеброй» или «тролихой», затей она с ним драку. Только такая не затеет. Надеяться же на то, что Ар-Сен её не заметил ни разу, было наивно. Городок был маленький. Женщину замечали и обсуждали все.

— Ты видел хозяйку дома «Мечта»? — спросила Ола у него после редкого уже сближения, во время которого, не иначе как из-за вечного и врожденного невезения Олы, их едва не застигла вездесущая Иви.

— Ты спишь с открытыми глазами! — заорал он, — Сомнамбула, чего дверь не заблокировала! — а орать он был просто не способен по структуре своего характера, по чудесной мягкости голоса. А тут заорал, даже задохнулся. — Сама же трепещешь, что окажешься объектом своего местечкового позора!

Кем он её обозвал? Да и вообще, те странные обороты речи, что он порой выдавал, ставили её в тупик. За Ар-Сеном требовался бы штат секретарей-писарей, чтобы записывать его ляпсусы. Ему была свойственна какая-то особая, наверно врождённая, патология — нелепое конструирование фраз и предложений. Так что не всегда поймёшь, о чём он сказал. Образование блестящее, а вот с речью — полная странность временами. Или же так велико влияние на человека его непородистой среды, что никакое образование не способно исправить чудовищных диалектов тех убогих городов и сёл, где вырастает большинство людей? Оле редко приходилось общаться с простым людом, исключая её детские путешествия в столицу к бедным родичам няни.

Но тут, в «Лучшем городе континента», у большинства с речью проблем как раз не было. Видимо, бедный, но прекрасный Ар-Сен родился и жил на такой кромешной окраине, где и говорить толком никто не умеет. И только его одарённый ум и помог ему преодолеть все барьеры и стать не просто образованным, но и одним из главных и ведущих учёных ЦЭССЭИ. На вопрос же о женщине из нового дома модной одежды «Мечта» он долго молчал, а потом ответил, — Ты ведь не хочешь, чтобы я тебе лгал? Я её видел, конечно, и оценил её уникальную красоту, но мне-то она зачем? Или так. Я разве ей нужен? Я давно уж тут, как и все — «трольская выработанная порода». Чем бы это я её прельстил? — пробормотал он

— Она красивее, чем я? — глупо спросила Ола, оцепеневшая от ревности. — Что за странные слова ты употребляешь? «Трольская порода»? Это камни из далёких месторождений? Как же моя любовь?

— Она разве была?

— Что же было?

— Мне иногда кажется, что с твоей стороны это вроде эксперимента, исследовательского опыта на предмет того, а как они любят? Те, кого ты столь презрительно называешь «простолюдины».

— За что ты так? Что я сделала не то?

— Всё то. Но, видишь ли, я… Я должен некоторое время быть на дистанции с тобою. Ола, девочка, за тобою всегда была слежка. Твой отец… Ты понимаешь… Следили даже не столько за тобою, сколько за мною, и… Тут так просто не объяснишь.

— А её? Любишь?

— Любит — не любит, к сердцу прижмёт — к чёрту пошлёт, — и засмеялся, будто был дураком из рабочих предместий. Оскорбительный какой-то смысл, заложенный в нелепице, вызвал всплеск обиды. К какому такому «чёрту» он посылал и кого? Её? И тут Олу прорвало. Никогда ещё она так не кричала на него.

— «Чёрт»? Это имя? Он кто? Что за нелепые слова ты сейчас произнёс? Ты не вполне здоров головой? Я замечаю, что ты часто не владеешь связной речью! За что мне это наваждение, эта неволя, эта тягостная связь и бесконечный страх? И ты входишь главной составной частью во все эти определения! Освободи меня от себя! Я не умею это сделать сама!

— Детская считалка, — опешил он, не повышая совершенно голоса в ответ на её крик. Может, удивлялся её реакции. Может, всё равно ему было.

— Тебе достался последний лепесток в этой любовной лотерее. Даже если я один во всём виноват, всё равно вина была взаимной.

— Вина? Я считала, что любовь…

— Я тоже так считаю. Но пойми, только на время ты должна покинуть эти места. Скажи отцу, что тебе тут невыносимо. Дело не в моём страхе, а в том, о чём тебе лучше никогда не знать. Если бы я был как другие, простым служащим, а ты была бы простой девушкой, как все остальные, я бы пошёл с тобою в Храм Надмирного Света, как сделал это Антон, мой младший коллега. Ты же помнишь ту историю с Голу-Бике…

— Какая Голу-Бике? Ничего я не помню и помнить не хочу. Я и знать не хочу о твоих подчинённых служащих, об их любовных историях, об их жизненных драмах. У нас своя любовь, только я не хочу, чтобы моя жизнь стала драмой.

— Но я не могу, мне нельзя заводить семью. Это невозможно. Не вообще, а именно с тобой. Никто не даст тебе согласия на ритуал с простолюдином. Меня просто убьют за это ищейки твоего отца как злостного нарушителя законов вашей касты. Я и беден к тому же. У меня есть возможность только на то, чтобы купить маленький домик в благополучной провинции, или жить тут в служебном жилье. Как жили Антон и Голу-Бике. Твои родители тебе это позволят? Жить как простолюдинка с простолюдином?

— Мы убежим. Мы спрячемся где-нибудь на кромке гор, у пустынь. Я буду заниматься полевыми работами, пасти скот, ради тебя…

— Ола, это бред, и ты это знаешь. От Департамента Безопасности нельзя спрятаться там, где царят ваши законы. А там, где нет ваших