не ровня — но сперва ответь. Вчера был уговор, что ты нам явишь арьяльцев, от которых вроде бы как спасаешь свой народ. Каждому из нас любопытно повидать их. А то языком молоть — не камни ворочать. Ну, что скажешь? Где они?

— Будут вам арьяльцы, — хмуро глядя на вопрошающего, ответил Учай. — Здесь мое место. Сейчас я — старший среди вержан! Если желаете сразиться со мной и моими союзниками, за воротами нам места хватит. А если пожаловали с миром, то вам — поклон и почет. Но прежде чем решите, со мной ли идти или против меня, восславим богов, даровавших нам жизнь, и помянем моего отца, славного вождя Толмая…

Учай сделал знак, и Сыны Грома, ожидавшие у дверей, осторожно, чтобы не расплескать, внесли и водрузили на стол огромный жбан, почти доверху полный священного пива. Будто лодка посреди озера, на пивной глади плавал резной ковшик. Вечка, следовавший за собратьями, расставил перед вождями липовые чаши. — Дабы изъявить почтение гостям, я, как самый молодой среди вас, выпью последним, — скромно произнес Учай. — Могучий Тума, не желаешь ли, как мой ближний родич, первым отведать дара богов?

Вождь обжан, довольно хекнув, одобрительно поглядел на юношу и наполнил свою чашу священным напитком. Затем передал ковш соседу, тот следующему, пока все чаши собравшихся не были заполнены до края.

Последним, как и обещал, налил себе пива Учай. Сердце его колотилось от волнения. Он с трудом сдерживал дрожь в руках, чтобы не расплескать янтарную жидкость и не выдать себя. Чтобы немного отвлечься, он перевел взгляд на резные изваяния богов в священном углу — точнее, не столько на них, сколько на восседавшего подле них безногого песнопевца. Зарни сидел на устеленном шкурами помосте, который загодя притащили туда крепкие молодцы, одетые как ингри, но говорившие между собой на чужом языке. Оделся сказитель богато, обрубки ног накрыл пятнистой рысьей шкурой. Две рыжеватые с проседью косы свисали ему на грудь. На лбу между бровей у гусляра краснело маленькое солнечное колесо. Учай поймал себя на том, что ждет от слепца какого-то знака одобрения, но тот лишь рассеянно улыбался, глядя перед собой белыми глазами.

— Во славу пращуров! — диким вепрем рявкнул Тума, вставая и поднимая чашу. — Почтим Хирву, праотца вержан!

И в три глотка осушил чашу до дна. Все прочие вожди последовали за ним. Учай тоже пригубил хмельной напиток. Но он старался не спешить.

— Ну что? — насмешливо обратился к нему Иллем, который уже спрашивал про арьяльцев. — Где же твои чужеземцы? Что-то они не торопятся к нам на пир! Уж не растаяли ли с утренним туманом?

Стоявшие вокруг стола вожди захохотали, поддерживая его незамысловатую шутку. На лице Учая не отразилось ничего.

— Скоро будут, — холодно пообещал он, не сводя взгляда с разгоряченных выпитым лиц вождей. — Я уже слышу их шаги.

«Но когда же, когда?!» — стучало у него в голове.

Ему припомнилось, как ночью он осторожно разрезал принесенные собратьями колючие плоды, вытряхивал из них черные семена, растирал их между камнями… Неужели Зарни обманул его? Но зачем?

Будто подслушав его мысли, песнопевец начал легонько перебирать струны и что-то напевать едва слышно себе под нос.

— Спой нам о моем отце! — попросил его Учай, чтобы выиграть хоть немного времени. — О нем и об арьяльцах!

Зарни кивнул. Голос его вдруг усилился, и слова зазвенели так, что сыну Толмая вдруг показалось, будто они ударяются о крышу, разбиваются на множество тонких звуков, пронзающих воздух, и падают на сидящих дождем из звонких искр. Учай глядел на знакомые лица, с удивлением осознавая, как они меняются прямо у него на глазах. Сначала расширились глаза — да что там расширились, они теперь были вполлица и горели подобно кострам!

А голос звучал все громче, все яснее призывал отца Учая прийти, вернуться к сыну и защитить всех людей Ингри-маа от близкого врага!

Учай вдруг осознал, что стоит посреди широкой безлесной равнины. И вожди тоже явно осознали это. Учай видел, как они крутят головой, хватаются кто за столешницу, кто за нож… Да только что там нож, когда на горстку ингри мчится неисчислимое множество чего-то ужасного, увлекаемого конями. Впереди, меж коней, торчит бревно с оскаленной хищной мордой, а по бокам вращаются длинные ножи. На каждой странной повозке, натянув тетивы до уха, едут золотоволосые арьяльцы. Лица их страшны, рты вымазаны кровью, и за каждым арьяльцем стоит воин в черном с уже знакомой Учаю лунной косой наготове.

Вожди завыли от ужаса. Кто-то полез под стол, кто-то вскочил — а кони были все ближе, все быстрее вращались отточенные лезвия. И вот на ингри дождем посыпались оперенные стрелы. Сквозь рев, крики и конское ржание до Учая доносились слова песни. Он не разбирал ни звука, но слышал, что голос Зарни чего-то требует, взывая к отцу…

И вдруг небо распахнулось, будто дверь под напором осеннего ветра. И человеческая фигура явилась среди вскипающих молниями низких туч. Она приближалась, становясь все явственней. Страшные синие глаза смотрят прямо в душу, вынимая ее живьем. Воздух вокруг начинает звенеть от напряжения…

Учай ощутил, что его будто встряхнули, как старый мешок, из которого вытряхивают прошлогодние сухие листья. А затем все его естество наполнилось неизведанной раньше силой — такой невероятной, что ей просто не хватало места в человеческом теле. Учай захохотал, и смех его прокатился раскатами грома над полем. Он выставил вперед руки, и длинные извивающиеся молнии огненными змеями вырвались из каждого пальца. Он видел, как вспыхивают, превращаясь в легкий пепел, кони, повозки и люди на них. Как исчезают стрелы, пронзившие тела вождей. И сами они, еще мгновение тому назад скрюченные предсмертной мукой, вдруг оживают и начинают тихо-тихо, ползком, двигаться к нему, силясь подняться на ноги…

Музыка смолкла, и слова больше не рассыпались искрами под крышей. Учай вдруг снова осознал, что находится в четырех стенах, а вокруг перевернутого длинного стола ползают обессиленные, ошеломленные вожди.

— Вставайте! — крикнул Учай, все еще чувствуя в себе отголоски новой, прежде неведомой силы.

«Так вот оно что! — думалось ему. — Значит, вовсе не Толмай мой отец! Значит, я и впрямь теперь сын Шкая, если он пришел на зов песнопевца! Но ведь я всегда чуял — не родня мне эти бестолковые, трусливые вержане… Их счастье, что я пришел в этот мир именно здесь!»

Тут его внезапно обожгло: «Но ведь если я не человек, если я сын бога, его земное воплощение, то, стало быть, и она… — Ему вспомнилась грозная