стал на колени и перевернул Бена. Положил его на спину. Я уже все знал, но должен был посмотреть, это же было нужно — нужно было убедиться и послать за помощью, хоть и поздно, на случай… Просто на случай. Но я уже знал.

— Какой… — Рут взяла кружку с сидром, хотела отпить из нее, но руки у нее дрожали, и ей пришлось поставить кружку обратно. — Расскажите мне, какой он был, что с ним сталось. Расскажите мне все.

— Дерево раздробило ему ребра, раздробило всю грудную клетку.

— А голова? Лицо?

— Нет. Нет, на лице были только царапины. Он упал лицом в листья, и остались только царапины на лбу. Больше ничего. И глаза были открыты. Я закрыл ему глаза. А вот грудь — грудь как…

Он крепко сжал кулаки.

— Крови было много. Рубашка, свитер — все пропиталось кровью, и кровь все лилась. Но на лице — ничего. Только грудь, больше нигде ничего.

Рут закрыла глаза и увидела, как Бен лежит там — ребра, лопатки вдавлены в легкие, в сердце и торчат наружу, прорвав мышцы, кожу… Но лицо цело, подумала она, и лицо, и руки, и ноги. Все цело.

— Я послал его, Колта… послал на дорогу. Дент был где-то там, ставил ограду, а потом они встретили Картера и пошли за доктором… и за другими.

— Но вы остались?

— Я остался с ним. Просто сидел возле, на земле. Один на один с ним. Никогда еще я не испытывал такого. Никогда не был вот так — лицом к лицу со смертью, не видел, как она приходит и уносит человека с собой. Я не раз видел мертвых, но такого не испытывал никогда.

— Что это было? Что?

— Что-то открылось мне, — медленно промолвил он, — правда открылась, и уже раз и навсегда. После этого у меня не было больше сомнений. После того как я сидел с ним там, в лесу. Касался его. Это была смерть… И новая жизнь. Теперь я уже не буду сомневаться больше. Никогда. Это было во мне и во всем вокруг. И в нем. Перемена… великая перемена.

Он беспокойно задвигался на стуле. Собака заворчала во сне.

— Не могу передать тебе, что это было. Передать так, чтобы ты поняла.

— Но я понимаю. А то, что я думала потом, — это не важно, я передумывала это снова и снова, и каждый день все было по-другому, и я не могла ни во что поверить. Я не верила ни в бога, ни… Но в тот день я уже знала. Незачем мне делать вид, будто я не знала.

И она рассказала ему все — все, до самых мелочей. О том дне накануне, когда она возвращалась домой из Тефтона и вдруг увидела весь мир преображенным, рассказала про кусок розового кварца, и про тихий вечер с Беном, и о том, что было с ней потом в саду, как это пришло — вдруг, ниоткуда.

— Я уже знала, — сказала она.

В комнате совсем стемнело.

— Куда они понесли его тогда? Кто его нес? Кто прикасался к нему?

— Доктор, доктор Льюис из Тефтона. Мы подняли его, после того как доктор все закончил. Я сам поднимал вместе с Картером. Мы вынесли его на дорогу и положили в двуколку. И это было все. После этого нам уже нечего было больше делать.

— А потом все услышали об этом; все узнали — и Брайсы, и вся деревня, все… Но я узнала раньше. Я узнала в ту самую минуту. Как могла я узнать?

— Бывает. Между двумя людьми всякое бывает.

Рут сказала:

— Я не видела его… когда он был мертв. Все видели его — там, в доме; поднимались по лестнице наверх и глазели на него. Но я не пошла. Я боялась. Я не хотела видеть, каким он стал. Теперь я жалею, что не видела.

— Но у тебя есть то, что тебе нужнее всего, — ты можешь вспоминать. У тебя есть это, Рут.

— Если бы я поглядела на него… Вы говорите, с лицом ничего не было?

— Я тебе правду сказал. Тебе положено все знать. Я рассказал все как было.

— Мне не нужно, чтобы вы щадили мои чувства.

— Я и не пытался.

— Да. — Она поглядела на Поттера. — И теперь…

Ей казалось, что в комнате словно бы что-то изменилось, потому что наконец открылась вся правда и больше ничего не нужно было узнавать и еще потому, что она могла разделить эту правду с Поттером и понимала, ясно понимала, как все это было и для него. Что-то протянулось от него к ней, какая-то тонкая нить, которая уже никогда не порвется. Поттер. Он держал все это знание при себе — всю правду, и воспоминания свои, и чувства, чтобы разделить их с ней, когда она будет к этому готова.

— А теперь… — Но она не знала, как сказать о том, что же теперь и что дальше — как сказать о себе, о Бене. Значит, его тело лежало на земле, безжизненное, раздавленное тяжестью упавшего дерева, и кровь, просочившись сквозь одежду, напитала землю. Но лицо осталось невредимым.

Неожиданно, откуда ни возьмись, слезы подступили к горлу и хлынули ручьем, а Поттер сидел на стуле и не говорил ни слова и все же был для нее утешением, как бы перекладывая часть ее горя на себя. А она плакала так, как не плакала еще никогда, ни перед одним человеком на свете, и это было хорошо, это давало облегчение, которого она не испытывала за все долгие месяцы скорби в одиночестве. И как бы подвело под чем-то черту.

Поттер приготовил для нее и для себя еду — холодное мясо, хлеб, соленые огурцы, — и хотя Рут сказала, что еда не идет ей в горло, все же, отведав кусочек сочного розоватого мяса, почувствовала вдруг, что страшно голодна. Поттер молча смотрел, как она ест.

— Тебе надо есть. Негоже совсем забывать про себя. Ему бы это не понравилось.

И она не рассердилась, не взъерошилась против его слов, как бывало всякий раз, когда кто-нибудь начинал говорить ей, что бы сказал Бен, да чего бы он хотел, да что бы он подумал. Поттер был прав, и она понимала это, понимала, какая забота о ней проявилась в этих его словах.

Она поглядела на свою пустую тарелку. В первый раз со смерти Бена она поела с кем-то за одним столом, даже с Джо ни разу не присела рядом. Поттеру как-то удалось вывести