на душе. Все-таки, придется потрясти мошной. Но мне так и так пришлось бы потратиться на аренду нового помещения, покупку мебели. Да и жалованье придется платить из скудеющей с каждым днем казны графа Игнатьева. Жаль, что ни мой преемник здесь, да и я сам не может дать хотя бы примерную смету расходов. Кто знает, какими они будут? Значит, пусть исходят из реальных сумм.

— Счет здесь уже открыт, — сообщил я. — Я дам команду своему банкиру в Париже, чтобы перевел сюда миллион франков.

— А на какой период? — деловито поинтересовался Стомоняков.

— На полгода, не меньше. Просчитайте плату за аренду помещения, издержки, жалованье сотрудников, прочее. Один экземпляр отчетов станете присылать мне. Кстати, бухгалтера у вас тоже нет. Пока все расчеты делаются в Париже, но это очень неудобно.

— Найму кого-нибудь из местных, — отмахнулся Борис Спиридонович.

— Так даже лучше, — согласился я. — Местные лучше знают свое налогообложение. Моему бухгалтеру пришлось учиться.

Я бы и сам в Париже предпочел нанять француза, если бы знал французский язык хотя бына том уровне, на котором говорю сейчас. А вот контролировать немецкого бухгалтера будет Стомоняков. Хм… А ведь если я стану финансировать немецкое торговое представительство, то получается, что я все равно остаюсь тут главным? Нет, это я не к тому, что мне так уж хочется власти — она и так у меня имеется, а к тому, что все равно стану держать руку на «немецком пульсе».

Вечером у меня была назначена встреча с Вадимом Потылицыным. Тем самым «рыцарем плаща и кинжала», а также кавалером орденов российской империи, которые ему вряд ли придется носить. Телеграмму о приезде я ему дал до востребования, а местом встречи мы избрали небольшой сквер.

— И как легализовался? — поинтересовался я.

Потылицын был одним из немногих, с кем и я сам был на ты, и единственный из подчиненных, кто мог себе позволить обращаться на ты со мной. Исаков, правда, пару раз обращался к своему начальнику даже по имени, но только в экстренных случаях.

— А никак, —бодренько доложил Вадим. — Деньги пока имеются, а когда закончатся, тогда и буду думать. На всякий случай зарегистрировался в полицейском участке, а еще встал на учет в тутошнем Союзе российскихофицеров.

Вадим — это такой тип, который нигде не пропадет. Наверняка уже завел шашни с какой-нибудь вдовушкой, из богатеньких немочек. И правильно, кстати.

— Сослуживцев не встретил?

— Откуда у меня здесь сослуживцы? Те, кто на Северном фронте были, либо в Архангельске остались — ну, кроме тех, кого ты успел расстрелять, или на фронт отправить.

— Можно подумать, что я вашего брата только и делал, что расстреливал, — обиделся я. — Вон, я даже тебя до сих пор не расстрелял, хотя и следовало.

— А кто же тебе в Берлине газету станет основывать? — хитро прищурился бывший поручик.

— О, так ты газету собираешься основать? — обрадовался я. — А чего тогда денег не просишь?

— Так подожди, еще попрошу, — хмыкнул Вадим. — Все-таки, скучно мне просто так болтаться. Но я присмотрюсь вначале, уточню — какая газета будет востребована, а уже потом точно скажу — сколько денег потребуется, когда я их сумею отбить — как ты говоришь, а когда и прибыль пойдет. Все-таки, почти год газетами занимался, опыт есть.

— А что по моему заданию?

— Не знаю, командир. Как ты сам иной раз говаривал — мне кажется, ты маешься хренью. Не стоит этих нацистов всерьез принимать. Только время зря тратим.

— Почему?

— Хаживаю я и на собрания, и с отдельными партийными камрадами встречаюсь, беседую. Ну, какая у этих национал-социалистов может быть организация? Чтобы была организация, нужен лидер. У них их целых три, и каждый орет всех громче, что он-де правильный. Тот, которого ты упоминал — ефрейтор контуженный, а двое других — так и вообще, не пойми чего.

Я ведь читал программу большевиков. Все четко и понятно. А у этих?

Нужны четкие и внятные цели и задачи. А в национал-социалистической немецкой рабочей партии в самом название полная каша. Если социалисты — то это уже не националисты. Социалисты стоят за социальную справедливость. Какая социальная справедливость может быть для одной только немецкой нации?

— Но тот же, ефрейтор, он же программу написал, разве нет[1]?

— Так это разве программа? — пренебрежительно фыркнул Вадим. — Только общие слова, которые малограмотные принимают на веру. Ну, ликвидация последствий Версальской системы. С этим понятно, каждый хочет, чтобы страна перестала контрибуцию выплачивать. Это же деньги в чужой карман отдавать. Далее — про обретение жизненного пространства для немецкого народа. Какое им пространство? Войной на Польшу идти или на Францию? Так проиграют опять. В программе сказано про очищение Германской территории от инородцев, а главное — от евреев. Как они от евреев избавятся, если здесь евреи и в университетах преподают, и в аптеках работают, и врачами? Кто учить и лечить станет? Про банкиров, да про владельцев предприятий я вообще молчу. И куда они евреев-то денут? Выгонят? Так евреи уйдут вместе с капиталами. Кому станет лучше?

Про улучшение условий труда, ликвидацию безработицы — тут все правильно сказано, но не сказано — а как улучшить? А как безработицу ликвидировать?

— То есть, ты считаешь, что можно не обращать внимания?

— Считаю, что это напрасная трата времени. Ну, покричат они, что нация превыше всего, ну и что? И французы о том кричат, и норвежцы, сам слышал, а мы-то, разве другие? Мы тоже иной раз кричим, точнее — кричали особенно, если в кабаке — за веру, за царя и отечество. Ну, сам посуди — какая нация не считает, что она самая лучшая и что ей отведена особая роль в истории? Даже финны, и прочие чухонцы, и те кричат.

Эх, Вадим. Человек ты умный, но не ты первый, не ты и последний, кто не воспринял всерьез зарождающийся фашизм. Что ж, будем ждать и работать дальше. Можно, разумеется, прямо сейчас и Гитлера убить, но не сделаем ли этим хуже? Не придет ли новый фюрер, еще более опасный, нежели неудачливый художник? Будем думать. А пока нужно поддержать Потылицына в его издательском деле. Стартовый капитал обеспечу, а в Берлине русских эмигрантов много, хороших авторов тоже хватает. Так что, какая-никакая, но прибыль будет. Если на содержание здешнего торгпредства хватит, уже хорошо. А параллельно, разумеется, продолжаем делать свое дело. Внешняя разведка — это не только получение информации, но и другое.

В Праге как раз должен выйти сборник «Смена вех», авторы которого ратуют за принятие результатов Октябрьской революции. Что ж, от принятия результатов всего один шаг к сотрудничеству. А нам необходимо, чтобы те люди, которые покинули Россию, начали в нее возвращаться. В моей реальности в Берлине начала выходить газета, которая распространяла идеи «сменовеховства». Как, бишь ее? Не то «Кануны», не то «Накануне». Пусть будет «Накануне». Название неплохое, а еще перекликается с названием романа Тургенева.

[1] Имеется ввиду программа «25 пунктов», написанная Гитлером в 1920 году.

Глава 10

Красный граф

Не люблю садиться за столик, если там уже кто-то сидит. Напоминает советские столовые. Но коли уж я сюда пришел, так не уходить же. Берлин — это вам не Париж, здесь ресторанов поменьше. Вот, завтра на поезд, а скоро уже буду и дома. В том смысле — что в родном торгпредстве, в Париже.

Официант, именуемый кельнером, уверенно провел меня в зал, заполненный народом. Свободных мест почти не было, за исключением стола, за которым уже сидел какой-то мужчина.

— Herr, würden Sie etwas dagegen haben? — поинтересовался кельнер.

— Валяй, — добродушно отозвался тот по-русски, потом заметил. — Будет хоть с кем чокнуться. Терпеть не могу пить один.

Мой сосед — мужчина, одетый в поношенный, но некогда элегантный костюм-тройку, человек еще не старый — лет сорока, но возраста ему добавляли округлые, слегка отвисшие щеки, а в глазах затаилось нечто, что отличает беженцев или эмигрантов, от «коренного» населения — не то испуг, не то недоверие к окружающему миру. И то, что он русский, можно определить не только по русскому языку, но и по манерам. Никто из европейцев не стал бы пить водку в середине дня, да еще и переживать, что не с кем чокнуться.

Явно стеснен в средствах, но покушать этот человек любит, потому что его половина столика заставлена яства. Некоторые тарелки даже «залезли» на мою сторону. И ел он очень красиво — обстоятельно, но без спешки. Посмотришь — сам захочешь есть. Мне этот мужчина напоминал одного известного писателя, но его в это время в Берлине