длинной и замкнутой в кольцо. Хвост отступал, а голова наступала, и вереница жрала саму себя. Ну и пусть жрёт. Главное, что рано или поздно её круговорот вернёт меня домой.

* * *

В темноте огонёк аварийной лампы краснел, как тлеющая кость сгоревшего мертвеца. Красный цвет костей означал, что пришло время вынимать их из печи, просеивать и закладывать в дробилку, – если вынуть раньше, когда кости ещё чёрные и твёрдые, дробилка полетит. А красный цвет лампы ничего не означал. Он просто горел и мешал спать.

Аварийная лампа крепилась под трубой отопления, через которую в холод пускали печной дым. Предполагалось, что лампа поможет нам эвакуироваться, если «Зверь» загорится, рухнет в провал или, там, подорвётся на чём-то серьёзном. Основное освещение пропадёт, а красный огонёк не погаснет. С ним мы хотя бы сориентируемся и найдём дверь. Только он бесил жутко. Проснёшься ночью, упрёшься в него взглядом, и всё – нет сна. В прошлом годуя срезал провода аварийки, и Кирпич с Фарой сказали мне спасибо, а вчера сам же позвал Кардана, чтобы он провода починил, и благодарить меня уже никто не порывался. Особенно Сивый. Я из-за него согласился вновь терпеть аварийную лампу. С ней Сивому будет труднее выскальзывать из теплушки по ночам. Пусть попробует, а я не спущу с него глаз.

Сегодня Сивый, как назло, никуда не выскальзывал. Даже отлить не выходил и безмятежно похрапывал, словно понимал, что своей безмятежностью бесит меня ничуть не меньше красного огонька. Позавчера Сивый умудрился смародёрить кольцо с рекламного ханурика. И держался на виду, и один с телегой не оставался, а золотое кольцо стащил. Я его сразу приметил – стервятники нарочно показывали, какие они честные, чтобы все торопились записаться к ним на будущую бальзамировку. Мол, вернётесь домой при параде и даже с обручальным кольцом, никто вас не обдурит и не обчистит. Никто, кроме Сивого.

Я бы про кольцо не вспомнил. Оно, может, и золотым не было. Нацепили стервятники какую-нибудь липу, чтобы зазря не рисковать, и ладно. А на палубе «Зверя», когда мы зашнуровывали мешки, я обратил внимание, что у одного рекламного ханурика на безымянном пальце – след. Полоска вроде вмятины. Мы с Кирпичом переглянулись, однако ничего друг другу не сказали. Что тут говорить?

Хорошо бы золото оказалось липовым! Я рисовал себе, как Сивый пытается впарить кольцо знающим людям и огребает от них по полной. Пока что он ничего не огрёб – спокойно спал, а я поглядывал на него, высвеченного красной лампой, и думал об отступлении.

После слов Лешего мы чуть не подрались за радио. Передавали его из отряда в отряд, а по нему с привычным шипением говорили то же, что и обычно. Огненное погребение – древняя и важная традиция. Трупосжигание – это всегда опрятно, удобно и никаких болезней. Генералы-молодцы и получают ордена. Цели достигаются, позиции не сдаются, наступление продолжается. И поди разбери, что там творится на самом деле. На радио мы в итоге забили.

Леший не Черпак, брехать не станет. Ему я верил больше, чем радиоведущим. Если наступление и продолжалось, то какое-то вялое. «Зверь» и так ехал медленно, а его в последнее время пускали извилистым, иногда вовсе круговым маршрутом. Значит, продвижение фронта действительно замедлилось. Или вообще прекратилось. Ну да я не жаловался. Нашему отряду хорошо – меньше бегать с телегой.

В первые дни, когда всё только началось, наступление было молниеносное, напористое – и на танке не поспеешь за фронтом, не то что на «Звере». Через границу слаженно рванули десятки мотострелковых батальонов, устремились транспортные «Сипухи». В опережение транспортников полетели истребители «Сокол» и «Метеор», а в опережение истребителей – снаряды реактивных систем залпового огня. Генералы надеялись попасть снарядами куда надо и сразу всё закончить. Не попали. Не закончили. И батальоны увязли в распутицу. Некоторые до сих пор ржавели в лесах. Следом пошли резервные. Их сопровождали штурмовые вертолёты «Гончак» – красивые, как на картинках. Я таких вживую никогда и не видел. Ну, видел их корёженные и рассыпавшиеся остовы. Теперь вертолёты летали редко. Разве что низко в небе пробухтит транспортный «Кабан».

Когда наступление забуксовало, главнокомандующий объявил первую волну мобилизации. Многие от неё сбежали за границу. Ждали, что всё само собой уляжется. Не улеглось. Пошла канитель с выжиганием каждого захваченного города и села. Эти города и сёла показывали по всему миру. Другие страны шумели, возмущались и даже порывались вмешаться, а потом сами передрались и про нас постепенно забыли. Пороховым дымом накрыло и тех, кто сбежал от мобилизации. Больше им бежать было некуда. Мясорубками покрылся весь мир. Ну или не весь, не знаю. По радио говорят, весь. Позже появились «Звери» с эмпэкашными, то есть с механизированными похоронными командами. И «Книга учёта безвозвратных потерь» появилась. Фара называл её букварём.

Тогда с книгой было сложно. Похоронщики записывали не только данные с жетонов, но и точное место, где ханурика нашли, в какой позе он лежал, как выглядел, какие ранения перед смертью получил, какие части тела утратил. В общем, гемор страшный, хоть в петлю лезь. Да и хануриков сжигали строго по одному, с половинкой жетона, и прах отдельно запечатывали в подписанные банки. Потом сверху посыпались разнарядки на сокращение числа хануриков, и похоронные команды на месте проводили отбор: кого записать в букварь, а кого сжечь в безымянных мешках по три штуки за раз.

От хануриков, не попавших в мемориальную сводку, оставались жетоны-похоронщики с ними намучились, не знали, куда их девать. В итоге сдавали на переплавку. Леший говорил, что из невостребованных жетонов отливали корпусы артиллерийских снарядов. Может, и отливали. С капсулами теперь полегче. Бумажку из мундштука вынь и сожги – какие проблемы? А пустые мундштуки мы сразу выбрасывали. Только разнарядки на хануриков сейчас не приходили. Всё как-то упростилось и опаскудилось. И хануриков стало меньше. Того и гляди пойдут разнарядки на увеличение их числа, и будем мы заместо хануриков отдавать на съедение изголодавшемуся «Зверю» туши коров и овец.

В задумчивости я уставился на банную шапку Фары. Она валялась на полу, и в её катафотах глухо отражался красный свет аварийки. В сотый раз сказал себе плюнуть на Сивого. Не стоил он моих бессонных ночей. Решил утром опять вырубить лампу. Так срезать провода, чтобы никакой Кардан их не починил.

Утром я про лампу не вспомнил. Нас вызвали в город. Мы с Кирпичом, Сивым и Фарой умылись, позавтракали и полезли по бортовой лестнице вниз. Посменно тащили телегу, а «Зверь» отклонился