Шрифт:
Закладка:
Между тем лейтенант обхаживал пленного. Делал всё тускло, угрюмо, словно бумажки перебирал. Пот катился по обнажённой впалой груди, потухшие глаза выдавали глубокую усталость. Честно говоря, лейтенант попался какой-то дохлый, ничем не лучше пленного. Увижу, как он спит, – подойду проверить, не пора ли ему в нашу печь.
К спинке стула сзади была присобачена чёрная коробка полевого телефона. Два провода соединяли его с коленом и локтем пленного. Когда лейтенант начинал крутить ручку телефонного индуктора, пленного било током. Лейтенант крутил быстрее, будто силился дозвониться до штаба, ручка тарахтела, а жёлтый дёргался и постанывал от боли. Потом лейтенант лупил его резиновой палкой. Если не пускал ток и не лупил палкой, натягивал ему на голову противогаз с перекрытым клапаном вдоха. Пока жёлтый задыхался, лейтенант отдыхал. Снимал противогаз прежде, чем пленный потеряет сознание, и молча возвращался к телефонному аппарату. За всё время, что мы с Лешим провели в камере, ни жёлтый, ни синий не проронили ни слова. Зато гэпэкашные у стены шептались без умолку.
Я поначалу не обращал на них внимания, а потом понял, что они говорят про отступление, и прислушался. Гэпэкашные обсуждали, как неподалёку отсюда синих выбили из очередного города. Синие осаждали его целый месяц, взяли насилу, положив не меньше роты, но закрепиться не успели. Продержались пару дней и теперь вдруг отступили к реке. С техникой погрузились на баржи, чтобы на другом берегу перегруппироваться, а жёлтые ударили по баржам «Свистками», и всё – ни барж, ни техники, ни остатков штурмового батальона.
«Слышишь?» – я пихнул Лешего в бок и задал ему вопрос одним взглядом.
«Осталось недолго», – кивнул мне Леший.
«Хорошо, если так», – кивнул я в ответ.
Гэпэкашные ещё с минуту шептались про отступление, а следом заговорили про своих гражданских хануриков. Гэпэкашный постарше сказал, что ханурики попадаются беременные. Полежат недельки две, подтухнут, у них в животе газы накопятся – и газы выталкивают плод наружу. Вот и получается, что рожают. Так и живём. Мёртвые рожают мёртвых. Я и сам встречал подобное. На мясорубках армейские ханурики иногда валяются вперемешку с гражданскими. Пока разберёшься, у кого какая метка, всех пересмотришь, и беременных тоже. И я видел, как ханурики блюют посмертной рвотой. Видел, как они лежат, не шевелятся, а потом возьмут да и протянут к тебе руку. Не то чтобы протянут, просто приподнимут, а тебе кажется, что протянули и просятся скорее в печь, потому что утомились гнить и разлагаться.
Что бы там гэпэкашные ни трепали, удивить меня было трудно, однако они говорили с ужимками, давились от смеха. Не мешая лейтенанту, тихонько обменивались историями о том, что они у себя в городе вытворяли с хануриками всех возрастов. Будто соревновались, кому из них выпало больше дерьма и кто из них, в этом дерьме искупавшись, сумел показать себя наибольшей гнидой. И мне опять сделалось тошно. Я даже подумал, что свалюсь в припадке, как Калибр, а потом и думать перестал – слушал гэпэкашных и медленно к ним приближался.
Леший вовремя схватил меня за плечо и увёл. Почувствовал, что мне сейчас сорвёт башню и я полезу в драку, и плевать, что скажет лейтенант, – пусть хоть вместо жёлтого сажает под свой торшер с розовым абажуром. Леший тянул меня за руку, как придурочного. Я и не сопротивлялся. Покорно шёл за ним. Только в голове гудело. Если бы не Леший, я бы точно не сдержался.
Выбравшись из вокзала, я пришёл в себя. Сел под крыльцо и уставился на городские завалы и торчащие огрызки зданий. Кирпич с Фарой ни о чём не спросили. Продолжили обсуждать что-то своё. Сивый вообще гулял в стороне и пинал камень по расчищенной полосе привокзальной площади.
Леший со всем разобрался. Подождал, когда освободится лейтенант. Переговорил с ним и выяснил, что тот про армейских хануриков ничего не слышал. Побегал по коридорам, поколотил в запертые двери, даже сгонял на второй этаж. Разузнал, что хануриков действительно шестеро и они ждут нас в одном из вагонов неподалёку от питающих вокзал генераторов.
Окрикнув Сивого, мы стронули телегу. Подкатили к вагонам у разбитого перрона и отыскали среди них нужный. В нём под старым заляпанным плакатом лежали обещанные нам мешки.
– «Вы отправляетесь в зону транспортной безопасности, – Фара вслух прочитал ещё различимый текст на плакате, – Просьба убедиться, что в вашем багаже отсутствуют оружие, боеприпасы и другие запрещённые к провозу предметы. Мы гордимся вами и желаем успехов в нашем общем деле».
– Наше общее дело смерти, – буркнул Сивый.
Фара с удивлением покосился на него, но промолчал.
Затащив хануриков в телегу, мы выдвинулись обратно. Отклониться от забитого в навигатор маршрута и пойти «Зверю» наперерез не рискнули – побоялись заблудиться в лабиринте городских улиц – и нагнали его с кормы, как и планировалось изначально.
День выдался паршивый. Казалось бы, куда хуже? Так нет. После ужина я пошёл ополоснуться и, намылив подмышки, обнаружил, что бак жилого отделения пуст. Кран сплюнул мне на ладонь последнюю каплю воды. Раздосадованный, я стёр мыло тряпкой и побрёл собачиться со Шпалой – за водяные баки отвечал топливный отряд, – подготовил целую обойму ругательств, а в коридоре наткнулся на Сивого. Он преградил мне путь и неожиданно попросил, как стемнеет, идти в пригородную пятиэтажку. Мол, она тут поблизости одна. И дорога к ней ведёт тоже одна, размеченная флажками сапёров. Дорогу расчистили для гэпэкашных, когда они вывозили из пятиэтажки хануриков.
– В общем, не заблудишься.
Я растерялся и не знал, что сказать. Контуженый, переступал с ноги на ногу и наконец спросил:
– Чего тебе надо?!
Хотел спросить сугрозой, но получилось неубедительно.
– Увидишь, – Сивый усмехнулся. – Подъезд крайний. Другие там всё равно завалило. Этаж третий, квартира пятая. Приходи, не пожалеешь.
«Приходи, не пожалеешь…»
Так и сказал! Как полковая девка, зазывающая к себе в ангар.
Сивый секунду помялся, будто хотел что-то добавить. В итоге ничего не добавил и ушёл на палубу. Гадая, какая меня ждёт подстава, я свернул в теплушку. Разборки со Шпалой отложил до следующего дня. Сел на шконку Фары и сидел битый час. Всё
