Так, с меня хватит. Я положил руку ей на спину, желая выпроводить из кабинета, но Арлия буквально зашипела мне в лицо:

– Не прикасайся ко мне!

Я отдернул руку и приподнял ладони.

– Я лишь хотел тебя проводить.

Арлия отступила и дала мне пощечину. Это было неожиданно и сильно – у меня даже голова дернулась от ударного импульса.

– Я и сама найду дорогу!

Я стоял неподвижно, пока распахнувшаяся дверь с грохотом не захлопнулась. Давно меня не били по лицу. Чертову прорву времени назад. Ничего, впредь я буду умнее и научусь держаться подальше от всяких буйных сумасшедших.

Грант – 14 лет назад

– Я не хочу туда возвращаться!

Я начал массировать плечи Лили:

– Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала.

Ее глаза были подозрительно блестящими.

– Все опять повторится! Мама какое-то время держится, а потом прекращает принимать лекарства и уходит неизвестно куда. Через месяц кто-нибудь спохватывается, что я живу одна, вызывают копов, а они – социальную службу…

Лили жила у нас уже десятый месяц. Она рассказывала, как ее мать пропадала из дома и подолгу отсутствовала, как ей приходилось красть еду в магазинах и продавать вещи из дома, чтобы не голодать. В бесплатные столовые Лили старалась не ходить – там тут же спрашивали о родителях.

– Слушай, на, возьми, – я подал ей конверт с пятью сотнями баксов. – На тот случай, если она вдруг снова пропадет.

Слезы, которые Лили сдерживала из последних сил, покатились по щекам.

– Не надо. Ты же будешь ко мне часто приезжать? Если она опять уйдет из дома, я тебе скажу, и тогда ты мне что-нибудь привезешь.

– А если она тебя увезет, Лили?

За пятнадцать лет они с матерью переезжали около пятидесяти раз. Я вполне мог приехать и оказаться перед пустой квартирой.

– Я не поеду! Иначе как ты меня найдешь?

– Если ты переедешь, ты мне напиши. Ты же знаешь адрес?

Лили кивнула и отбарабанила наш домашний адрес.

Я улыбнулся.

– Умница. Если тебе придется переехать, сообщи мне письмом. Каждое воскресенье я буду у тебя на пороге, даже если вы переберетесь в Нью-Йорк, обещаю.

Это прозвучало запальчиво, но я знал, что найду способ это делать. Ведь нас с Лили соединила сама судьба.

– Бери конверт, там не так много. Пригодится на почтовые марки. Или на учебники.

Лили поколебалась, но взяла конверт. Когда она увидит, сколько я туда положил, снова расстроится… Но она все равно возвращалась к своей мамаше, и расстраиваться нам с ней предстояло много и долго.

За дверью послышался мамин голос:

– Лили, детка, ты собралась? Приехали из социальной службы.

Выражение ужаса на лице Лили меня просто убило. Меня, блин, убивала вся эта ситуация! По личному опыту я знал, что, если уж тебя изъяли из семьи, возвращение редко бывает удачным, однако чертовы судьи норовят отправить тебя обратно, будто отыскавшийся багаж растеряхам-хозяевам, и язык можно отболтать, доказывая дураку в черной мантии, почему папаша с мамашей никого не способны воспитать. Биологические родаки должны конкретно облажаться еще раз десять, прежде чем тебя перестанут отдавать им в лапы. Это не система опеки, а издевательство, если хотите знать.

Кивнув на дверь, я прошептал:

– Скажи, что ты одеваешься и спустишься через несколько минут.

Лили послушалась, но голос у нее срывался. Мама обещала подождать внизу.

Меня неминуемо скоро хватятся. Мы с Лили хранили наши отношения в секрете из страха, что родители сочтут – ни к чему пятнадцатилетним влюбленным жить под одной крышей. Ни к чему им было знать и о том, что я приходил к Лили в постель каждый вечер, когда все в доме засыпали. Этого мама бы точно не потерпела.

– Я не хочу тебя терять, – тихо всхлипывала Лили.

Я приподнял ее лицо и вытер слезы большими пальцами.

– Не плачь, Лили, ты меня не потеряешь. Никогда. Ни за что. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю!

Мы долго стояли, обнявшись, но наконец нам все-таки пришлось опустить руки.

– Я каждый день буду тебе писать!

Я улыбнулся.

– Пиши.

– Тебе не обязательно отвечать – я знаю, письма не твой конек, но обещай мне одну вещь.

– Какую?

– Ты мне напишешь, если влюбишься в другую, и подробно все расскажешь. Тогда я пойму, что ты счастлив, и перестану писать. Иначе я буду слать тебе письма до конца жизни.

Я широко улыбнулся и поцеловал Лили в нос.

– Договорились.

Договор обещал стать чисто фиктивным. Я был уверен, что мне не придется написать ни единого письма.

* * *

Мне еще не приходилось сталкиваться с людьми, страдавшими галлюцинациями. Моя мамаша-наркоманка ближе к концу спала по многу часов кряду, а то и по несколько дней, если была на приходе. Но даже в худшие дни она не слышала голосов в голове.

Это было второе воскресенье, когда я приехал навестить Лили, и первое, когда ее мать оказалась дома. По выходным Роза подрабатывала официанткой и в прошлый раз была на работе, но в это воскресенье в кафе ее можно было разве что волоком оттащить. Роза лежала на диване, куря такую крошечную сигаретку, что огонек наверняка обжигал ей пальцы. Губы ее непрерывно шевелились, но я не мог разобрать ни слова.

Перехватив мой взгляд, Лили потянула меня за руку к себе в комнату.

– Но… – замялся я и договорил шепотом: – Она же обожжется?

Лили вздохнула, подошла к матери, вырвала у нее окурок и бросила в стакан с водой на журнальном столике, где уже плавали с десяток огрызков сигаретных фильтров. Роза вроде бы ничего не заметила.

Я сел на кровать Лили, и она забралась мне на колени.

– Я так понимаю, таблетки она уже не пьет?

– Допила пузырек неделю назад и не пошла за новым. Я вовремя не проверила и не сразу заметила. Но я позвонила в аптеку, можно забрать хоть сегодня.

– И долго она такая будет?

Лили вздохнула.

– Не знаю. И ведь так хорошо держалась…

Я жил нормально уже больше десяти лет, но до сих пор мне помнилось детское разочарование от того, что моя мать такая засоня, и страх, потому что в квартире постоянно болтались зловещего вида типы. Легко было забыть, что когда-то я жил не лучше Лили.

– Может, позвонить куда-нибудь? Ну, хоть в опеку?

Глаза Лили испуганно расширились.

– Нет!

– Ты же хотела жить у нас! Если ее застанут в таком состоянии, тебя у нее немедленно отберут и передадут нам!