в 1895 году, и впечатления, вынесенные из этих наблюдений, были доложены начальству Приамурского военного округа в особой записке. Через несколько лет те же маневры наблюдались нашим военным агентом в Японии, и – находя то, что искал, – он пришел к заключению, что вооруженные силы Японии немногим выше китайских, – что тактическая подготовка их ниже всякой критики, вооружение и конский состав оставляют желать лучшего, командный персонал отличается лишь подражательными способностями, проявляющимися в автоматическом повторении приемов, преподанных немецкими инструкторами, и т.п. О своих близоруких наблюдениях и ложно обоснованных выводах наш военный агент счел необходимым поведать русским военным читателям особой статьей в «Военном сборнике», которая чрезвычайно пришлась по вкусу легкомысленным людям, склонным всегда убаюкивать тревожные опасения хотя бы мимолетным словом успокоения. Тем не менее эта статья перед войной служила достовернейшим источником для популяризации в нашем обществе превратных сведений о вооруженных силах Японии. Мало того – на особом докладе, представленном автором этой статьи бывшему военному министру генерал-адъютанту Куропаткину, где излагались, конечно, те же выводы, которые помещены были в «Военном сборнике», как говорят, военным министром была сделана надпись, что он с удовольствием констатирует мнение человека, «воздержавшегося от преувеличения сил и значения противника…».

В этом весь фокус: не нарушай покой начальства, рапортуй неизменно «все обстоит благополучно» и – это будет лучшим показателем и служебного такта, и патриотического пыла. Но – боже упаси высказывать откровенно слово правды, зная, что это не понравится начальству. Попробовал было сказать такое слово Генерального штаба полковник Агапеев, погибший трагически вместе с адмиралом Макаровым, и он был военным министром приравнен к изменникам и предателям своей родины. Дело в том, что незадолго перед войной осенью 1901 года полковник Агапеев делал сообщение в Русском собрании о военно-политическом положении России на Дальнем Востоке. Как надлежало ожидать от каждого исследователя, не закрывающего глаза на действительность, как бы она неприглядна ни была, полковник Агапеев пришел к заключению, что боевая подготовка России на тихоокеанском побережье весьма слаба, что положение наше на этой окраине, ввиду выросшего военного значения Японии, продолжающей энергично свои вооружения, внушает самые серьезные опасения. Некоторые выводы лектора какими-то путями стали известны всеведающим английским корреспондентам, через которых проникли на столбцы газеты «Times», а оттуда позаимствованы были «Новым временем» и «С.-Петербургскими ведомостями». Завязалась целая «дипломатическая» переписка между нашими министрами иностранных дел и военным: первый категорически воспротивился допустить полковника Агапеева к вступлению в должности военного агента в Соединенных Штатах, на которую он незадолго перед тем был уже назначен, – конечно, с согласия министра иностранных дел.

Незаконным путем, вопреки почти единогласному мнению всех министров, втянув Россию в занятие Порт-Артура, гибельное для нас в военном отношении и хищническое с точки зрения международного права, бывший тогда министром иностранных дел гр. Муравьев весьма естественно негодовал против всякого луча света, могущего осветить назревавшие уже в то время грозные последствия его легкомысленных авантюр на Дальнем Востоке. Генерал Куропаткин придерживался, к сожалению, тех же взглядов; и на докладе о сообщении полковника Агапеева, как говорят, сделал надпись, что «такие взгляды могут высказывать лишь враги России»; автор этих взглядов был подвергнут гонению, и ему угрожал даже остракизм из Генерального штаба. И все это только потому, что он позволил себе высказать взгляд об опасном положении России на нашей далекой окраине и полном несоответствии там численности наших вооруженных сил в отношении поставленных им для осуществления государственных задач.

Неизвестно, насколько генерал Куропаткин изменил свой взгляд по этому вопросу после своей поездки в Японию в 1903 году, но заметных мероприятий по увеличению наших вооруженных сил на Дальнем Востоке не видно было и после этой поездки, – если не считать отправку двух бригад от 31‑й и 35‑й пехотных дивизий, произведенную в июне 1903 года «для испытания провозоспособности Сибирской железной дороги». По-видимому, предполагали, что эта мера произведет устрашающее действие на японское правительство и заставит его быть более сговорчивым, а на самом деле эта плохо замаскированная угроза, по ничтожности представляемой ею реальной силы, повлекла за собою результаты обратного свойства – заставила японское правительство бросить надежду на мирное улаживание переговоров, усилить свои вооружения и скорей перейти от слов к делу.

Какую силу могли представить собою две бригады с весьма слабым мирным составом, без запасов, без обозов, которых – как хорошо известно было японцам – не имелось также и на Дальнем Востоке? Вообще эта затея с «испытанием провозоспособности» и по замыслу, и по выполнению представляет собою вполне наивное бряцание оружием, которое в наше время международных отношений, учитывающих только действительные силы со всей аккуратностью, обусловливаемой важностью этого вопроса, не производит никакого действия. Еще в 1879 году, когда опасались войны с Англией после появления английской средиземной эскадры в Безикской бухте, правительство наше также задумало произвести диверсию по направлению к Индии со стороны Средней Азии; собран был небольшой отряд всех родов оружия под Самаркандом, и всеми мерами раздували значение и размеры задуманного похода, пренаивно полагая, что этот «Джамский поход» произведет на англичан надлежащее впечатление, и совершенно забывая при этом, что от Джама до границ Индии остается еще дистанция огромного размера, о которой англичанам хорошо известно. Конечно, в дипломатическом отношении результаты этой демонстрации были равны нулю, и памятником всей этой наивной затеи осталось огромное кладбище, выросшее на месте кратковременной стоянки Джамского отряда, большая часть которого легла в могилу жертвой свирепствующей здесь смертельной лихорадки.

В последнее время подобные дипломатические диверсии стали заменять «опытами провозоспособности». В первый раз такое испытание провозоспособности было произведено в 1900 году по Закаспийской и Мургабской железной дороге с одной из стрелковых бригад. Каковы были результаты этого опыта в области дипломатических сношений, покрыто мраком неизвестности; зато масса бесполезных жертв, унесенных смертельными лихорадками во время пребывания стрелков под Кушкинской крепостью, останется надолго в памяти стрелков, переживших этот бесплодный «опыт».

О том, как японцы изучали нашу окраину, готовясь к войне с нами, писалось уже не мало и достаточно хорошо известно. Нельзя сказать, что власти наши были недостаточно строги и что они грешат вообще попустительством в этом отношении. Напротив, весьма зорко следили за тем, чтобы нескромный глаз не видел то, чего не следует. К сожалению, эта предосторожность касалась часто, главным образом, своих собственных офицеров, которым чрезвычайно затруднялась всякая возможность осмотра береговых батарей, сделать когда-нибудь фотографический снимок, или даже просто появиться, например, в окрестностях Владивостока с фотографическим аппаратом в руках, хотя бы очень далеко от всяких стратегических и тактических пунктов. В отношении собственных офицеров эти строгости были так неумолимы, что