И. С. Т.: Вот этот Клима-то вот, который мать-то портил-то твою (обращается к Д. О. К.). Не портил, ну, как это, чудеса-то показывал. Он как учился — 12 бань надо проходить в 12 часов ночи, в каждую баню. Ну, он, значит, он истопил баню, и это, значит, в 12 часов ночи чтобы одному идти туда. И всяки чудеса показывают — звери, такая пасть откроется, ну, допустим, пасть крокодила, или там… ну, любого зверя, или собаки. А в пасти — пламя-огонь. Вот пройдешь если это — вот, все будешь знать. А надо 12 бань. Вот тебе и пожалуйста, и научишься колдовать <…> Он вообще, он мне еще даже по родству. Он колдовал. Он сам это вот… Расскажи, как это было (обращается к Д. О. К.).

Д. О. К.: Чё? Клима-то?

И. С. Т.: Клима-то как делал <…>

Д. О. К.: Я вообще его не видала в глаза. Это мама рассказывала, как он ее напугал.

Соб.: Он ведь в А. жил?

И. С. Т.: В А., в А., в соседях у ее.

Соб.: А как, расскажите.

Д. О. К. (Смеется.)

И. С. Т.: Она с ней [с Д. О. К.] с маленькой сидела, она еще маленькая была, с тобой сидела, сидела мать-то. Значит, ее на руках дёржит, на стуле сидит, а он пришел к ней и говорит, ну, к ее матери пришел и говорит: «Дай, это, Евдокия, шубу Марье, твоей сестре». Сестра у нее сторожила трактора. «Да какая, — говорит, — сейчас шуба, лето! Зачем шуба-то тебе?» Она, вроде, не знаю, дала — не дала, а потом, значит, он напустил в избе — как вроде лягуши показались ей. И она вот так вот села на табуретке, так вот ноги подняла и сидела. И всю ночь так просидела. Полно лягуши в избе! Лягуш напустил. Вот подумай, что могут! <…>

Соб.: И он только один раз так пугал лягушками, да?

Д. О. К.: Больше она его не пустила, а тут он обманул ее, обманом она его пустила, так бы она не пустила его ночью. Тем более она спала ведь. Обманом он ее — что сестра на тракторе ночью, пахали ночью, она дежурила, трактора караулила, ночью, чтобы на поле были трактора в колхозе, она дежурила, была там в тех тракторах. Будто бы она замерзла и попросила шубу. Он и наврал ей, чтобы она его запустила в дом. Ну, она приоткрыла — думает, правда может быть, ночью холодно, летом бывают ночи холодные (смеется). Она открыла, он и зашел. Он хотел ее, конечно, видимо, для этого дела хотел ее использовать. А она взяла меня на руки… и он ее, конечно, не силой, не так чтобы нахально, а она: «Что ты, у меня свой ребенок еще на руках, еще не ходит даже, и что я, снова детей, что ли, куда их рожать еще, я с одним-то ребенком, некуда его девать, и работать надо, и воспитывать некому — одна». И вот он потом ей и сделал назло. Назло вот он ей сделал все вот это. Ну, говорит, ладно, пошел. А она до утра сидела — пока утро не рассветало, вот тогда они исчезли. А он знал, что она боится этого — лягуш этих, змей она боится страшно, ящериц, вот это, и вот он ей их наслал, ящериц да лягуш. Да, раз он знает[54].

Летом 2000 г. я вместе с двумя коллегами, будучи в А., решили зайти к Климентию Леонтьевичу в гости. Он считался фигурой настолько опасной, что его соседка, соборная старушка, узнав, что мы собираемся к нему, не пустила одних, довела до его ворот, сама его вызвала, уговорила посидеть на улице и не ушла до тех пор, пока не удостоверилась, что мы устроились на завалинке и Климентий Леонтьевич не собирается звать нас в дом или чем-нибудь поить.

В беседе с нами он активно поддерживал тему колдовства — однако, как это ни покажется странным, лишь представляя себя и членов своей семьи жертвами порчи:

Соб.: Мы слышали, что такие водятся в ваших местах пошибки.

Как?

Соб.: Пошибки.

Пошибки?

Соб.: Да. Что это?

Пошибки… Это вот раньше были такие люди, но их нету счас, счас нету, они изроди´лись. Просто знали каки-то молитвы. И вот молитву прочитат и просто выговорит такое слово, я даже не знаю, какие слова ето выговаривали, и там и… Был Никита Михайлович, он садил пошибки кое-кому, вот.

Соб.: А за что садят?

Дак за чё… вот осердился на кого, и всё, взял… У меня было с женой вот, етот был, Никитин сын, он у него перенял тожо… с женой провожали в армию <…> Осип вот, провожали в армию, где-то в 51-м, в 51-м его брали… И просто шли по лугам вот, ну, провожают у нас знаешь как? Деревня вся вот гулят, сёдня у меня, завтра у тебя, а тожно на проводы идут все к ему. Вот кто где, ходят, всё, собираются и докуда-то проводят. Вот до Мальковки мы ходили, всё, по лугам шли, летом, по лугам идем… А зимой дак мало кто проводит, ну, больше летом берут, весной, в армию-то. Вот и он… чё сделаешь, хватилась — чё вот… я не знаю, чё… И врачи ничё не могли сделать. Прямо жене, извините за выражение, прямо во влагалище, и всё. Всё распухло, всё. Приехали к врачу — ничё не могут. А врач-то здесь не так грамотный был, здесь медпункт. Поехали тожно к старику, в Сэпыч, он тоже ее лечил своими словами. Тоже ничё не мог сделать. Тожно Вячеслав Васильич старинный был врач, к ему тожно обратились, всё. Прижоги стал делать — всё, отпустилось.

Соб.: Прижег чем-то?

Ну, какой-то мазью смазал. Прижоги сделал.

Соб.: Это пошибка была?

Не, это просто… чё-нидь сделают. Колдовство! <…>

Соб.: Не встречали вы такой случай?

Ай, как не встречал. А у женщин часто бывает, вот у нас Артамониха, счас Зина у её дочь, была, и эта, Нюра-то Костина, и эта, Ваниха была, здесь кто вот… Киюша была, тожо ухала. Вот чё они, ничё, заругатся, заругатся, и всё… так, чё-то, найдет