Ива заметила, что у Мак покраснели глаза.

– Всё будет хорошо. Ты ведь хочешь, чтобы твоя девочка как можно дольше оставалась с тобой?

Мак всхлипнула и втолкнула Иву в помещение.

– Ты очень хорошая, Ива, – шёпотом сказала она. – Он в порядке. Показатели в норме. Получает серьёзные болеутоляющие и седативные. У него сейчас медикаментозный сон, но из наркоза он вышел, всё в норме. Я оставлю вас, у тебя есть пять минут.

Мэтт лежал на больничной кровати, весь обвитый трубками. Его лицо было плохо видно из-за кислородной маски, однако теперь он был узнаваем, невзирая на синяки, отёк и наложенные на скулу и верхнюю часть головы повязки.

От вида вытянутых вдоль его тела неподвижных рук Ива почувствовала подступившую к горлу тошноту. Красной нити плетёного браслета больше не было: очевидно, его срезал и убрал медперсонал – таков порядок. Но кого она обманывала? Приди сюда любая другая одноклассница или даже близкая подруга, ни одна из них не узнала бы в изуродованном теле Маттео Росси. Узнать его могла бы только мать, будь она жива. И Ива.

Ива взглянула на часы: с момента аварии уже прошло больше суток. Целая жизнь.

А у неё ещё было целых пять минут. Ива подошла к окну: за стеклом в полумраке кружили снежинки – в Большом Ванкувере неожиданно пошёл снег.

Однажды, целую жизнь назад, Иве было так плохо и надежда таяла с такой скоростью, что чтобы окончательно не потерять рассудок, Ива загадала: если пойдёт снег, она выживет. С первым снегом ей станет легче, и она выкарабкается. Так и произошло.

Сейчас она себя спрашивала о том, что чувствует. И честно, ничего от себя не пряча, она ответила: любви больше нет, но и ненависти тоже. Она больше ничего не чувствует к нему, к парню, чью жизнь вчера так самозабвенно берегла. Но они связаны, глупо это отрицать. Не стань его, кому она будет доказывать, что нужна этому миру? Пусть он преспокойно проживёт и без неё, но пока она есть, есть и её нужность. Сегодня она спасла телёнка, завтра, возможно, спасёт собаку, а может, и не только её. А сколько ещё жизней в её руках? Даже жизнь Мэтта была вчера. А мог ли он это предположить, когда бросал ей в лицо те жуткие слова, которые так её покалечили?

Ива опять вздохнула. Что-то в последнее время она слишком часто вздыхает.

Она повернулась было, чтобы выйти из комнаты, но наткнулась глазами на… другие глаза. Волосы на её предплечьях и где-то на затылке встали дыбом, по телу прошлась волна мурашек: глаза вполне осознанно смотрели прямо на неё. И они были красными и чёрными. Радужки совсем не было видно – настолько были расширены зрачки, а белки поражены пятнами кровоизлияний.

Ива резко отвернулась. Показалось? Он ведь в искусственной коме. Он не мог взять и прийти в себя в те несчастные пять минут, которые ей выделили на то, чтобы побыть в его комнате.

Когда она снова повернулась к Мэтту, он уже не смотрел на неё: его веки то опускались, то поднимались, здоровой рукой он вцепился в маску и пытался её стащить. Держатели зацепились за повязку на его скуле, частично её отодрав, и он вдруг застонал так, что Иве физически сделалось больно.

– Стой! – вытянула руку она. – Я сейчас позову кого-нибудь и это с тебя снимут! Сам ты себе навредишь!

Выглянув в коридор, она крикнула, что есть мочи:

– Пациент очнулся! Кто-нибудь… – обернувшись на дверь, чтобы найти номер палаты, она крикнула ещё громче, – кто-нибудь, подойдите в пятнадцатый! Срочно!

С минуту спустя толпа медсестёр во главе с двумя дежурными врачами хлопотали над Мэттом. Ему задавали вопросы: «Сколько пальцев? Как вас зовут? Какое сегодня число? Чувствуете ли вы свои ноги?».

На все эти вопросы Мэтт ответил:

– Где я?

Глава 8. Милосердие

– Ива, к нему никто не приходит. У его жёнушки вечная делегация: и мать, и отец, и бабка с дедом, и сестра и племянники и ещё толпа народу, которого я никогда не видела в лицо, но никто из них к нему ни разу не зашёл!

– Так. А я тут при чём?

– Не знаю, дочь, что там и как, чужая семья потёмки, как говорится, но они, похоже, семьёй его не считают.

– А мы должны?

– Ива, я тебя не узнаю. Если бы Шанель была жива, она была бы там, а так как её нет, мы за неё. Ты и я.

– А что, у него нет другой родни? Как насчёт двоюродной сестры?

– О, ну ты и вспомнила! Так она же в Австралию уехала ещё даже до того, как Шанель преставилась… господи, упокой её душу.

– Ты ей звонила? – обречённо спросила Ива. – Если кроме неё у Мэтта никого больше нет, то она, наверняка, захочет приехать.

– Не захочет. Она на сохранении с третьим лежит – я звонила.

– Пусть мужа пришлёт.

– А кто кормить её ораву будет?

– Ну так он же вроде крутой бизнесмен, для него это, помнится, не проблема.

– Ещё какая проблема. Его жена видит раз в полгода, а уж пары недель для Мэтта у него точно не найдётся. Вот если бы, не дай бог, типун мне на язык, такая беда с тобой приключилась, а меня бы не было, то Шанель бы от тебя не отходила, я в этом уверена…

– Вот именно: Шанель, а не Мэтт.

– Когда у меня не получается, Мак кормит его с ложечки и таскает кефир из иранского магазина, за свой счёт при том, а у неё и так концы с концами никогда не сходятся. Так что давай, не выделывайся и подключайся.

– Мама, я всё понимаю, но мне это неудобно. Поэтому вы уж с Мак как-нибудь сами.

– «Как-нибудь сами» не выходит твоими же молитвами: Мак взяла неделю за свой счёт, потому что прооперированная тобой собачка лежит, а Мак за ней ухаживает. Вот и надо тебе было опять свой нос совать, куда не просят?

– Что и собачку надо было оставить помирать? Ну тогда бы Мак точно неделю отгулов не взяла, для похорон и дня хватило бы. А вообще, ты права, если бы не моя самодеятельность, то и разговора бы этого не