она была его женой и матерью его детей. Он гордился Ивой, и был доволен собой. А ещё часто вспоминал мать, и то, как она была бы счастлива увидеть его таким, каким он стал теперь. Хотя, наверняка, ей оттуда с небес всё отлично видно.

Мэтт посмотрел на небо, довольно сощурился, как мартовский кот, и сказал:

– Приятно было встретиться, Софи. Но нам пора, прости.

София очень хорошо услышала это его «нам». Больше не было Мэтта самого по себе, горячего, отчаянного, местами распущенного и дерзкого, эгоистичного, требовательного к миру, а был Мэтт заботливый муж и отец троих рыжеволосых отпрысков, один из которых, как обезьяна, свешивался с его руки и сиреноподобным воплем требовал поставить на ноги.

Мэтт входил в свою спальню с особым трепетом, с нетерпением. Он предвкушал этот момент каждый день и на всём его протяжении стойко справлялся со всеми невзгодами отцовства, согреваемый мыслью, что вечером, когда потомство наконец-то угомонится, он получит доступ к жене. Он нуждался в ней до дрожи в пальцах, а по мере приближения к заветному и во всём остальном тоже; и дело было даже не в её теле, которое день ото дня становилось всё краше, всё сексуальнее и желаннее, а в чём-то совершенно ином, что Мэтт никак не смог бы объяснить, если бы его спросили.

У него на уме всё время крутились слова матери: «Эта девочка сделает тебя счастливым». Самым большим его страхом теперь было понимание, что «эта девочка» вполне могла бы сделать счастливым другого, например, Амира, или Бена, или какого-нибудь иного козла из своего университета, или придурка коллегу, или сволочь хозяина какого-нибудь кота.

Мэтт вцепился в бедро любимой женщины с такой силой, что она аж охнула.

– Прости! – выдохнул он и ослабил хватку. – Просто я ждал этого весь день…

Ива только улыбнулась и по своему обыкновению ничего не сказала. А Мэтту не то слово хотелось, он жаждал её слов. Жаждал тепла и запаха её тела, нежности её кожи, шёлка её волос – и всё это он мог взять и брал каждый день, а вот слов ему не хватало. Страх её равнодушия стал хроническим и преследовал его с таким упорством, что ему как воздух требовалось подтверждение, что да, и он ей тоже нужен.

– А ты не скучала? – деланно шутливым тоном спросил он.

– Предвкушала ли интимную близость с мужем, пока кастрировала кота мистера Скотта?

– Он молод? Хорош собой?

– Кто? Кот? Восемь месяцев – обычный возраст для такой операции. Красавец! Чёрный с белыми пятнами, беспородный, но уже давно подмечено, что животные именно такой масти самые умные и…

– Да не кот, а его хозяин!

– Хозяин? Молод. Внешне тоже ничего, да. Женат и у него трое детей…

– Ну так и что? Я тоже женат и у меня уже почти пятеро детей, но это не мешает хотеть тебя практически постоянно!

Ива улыбнулась, зарделась и начала превращаться в сгустки нежности, которую хочется отдавать – подобные признания Мэтта стали особым бальзамом для её женственности.

Мэтт мгновенно впитал в себя её настрой:

– Поцелуешь меня? В губы. Закрой глаза.

Ива послушно закрыла.

– Мне тринадцать, тебе тоже. Ничего плохого между нами никогда не было и не будет. Я держу тебя за руку и веду на наше место у реки, помнишь?

Ива кивнула.

– Я мечтаю о тебе каждый вечер перед сном, и в этих мечтах мой первый раз всегда случается с тобой на нашем месте. Я усаживаю тебя к себе на колени, обнимаю тебя и прошу: поцелуй меня!

Ива прижалась к его губам с заботливой нежностью, с ласковой целомудренностью и поцеловала.

Мэтту показалось, что его целиком опустили в свадебный торт, и взбитые сливки просочились ему кровь.

– Ты забыл, что мне ещё только двенадцать, – напомнила Ива.

Мэтт согласно кивнул, он не мог говорить, так как крем всё ещё был в крови и сердце. И ему было очень хорошо.

– А теперь давай тебе будет восемнадцать? – внезапно предложила Ива.

Он снова кивнул, хотя до конца не понял предложения.

Ива прижалась своим ртом к его рту так, словно оголодала, и вот, наконец, её кормят, а она ест жадно, торопливо, облизываясь, точнее, облизывая его язык, нёбо, губы, кусая, втягивая в себя.

До Ивы Мэтт был уверен, что знает всё о вожделении, о кайфе в сексе, но уже с первой ночи с ней понял, что ничего не знал. В браке, единственном законном и по-настоящему желанном, его горизонты регулярно расширялись. Вот и сейчас, от её поцелуя он возбудился так, что начал задыхаться, а потом хватать воздух ртом и необдуманно нести всё, что брякнет в голову:

– О боже, Эва… любимая… родная… ты простила меня, да?

– Нет. Просто в семнадцать я ещё не знала, что это был ты.

Его словно ведром ледяной воды окатили. В точности как того новорожденного телёнка, опустили с небес на землю и заставили дышать ровно.

Иногда тяжело быть женатым на женщине, которую до безумия любишь, но с которой соединяет неприглядное прошлое – по твоей вине неприглядное – и со временем оно, конечно, отдаляется, но совсем не стирается и по-прежнему живёт в памяти. И дело тут даже не в обидах, которые глупо лелеять всю жизнь, да никто этого и не делает, судя по тому где именно сейчас находятся Мэтт и Ива, а в том, что, сделав что-то плохое, ты навсегда меняешь отношение к себе, как бы хорошо ни поступал после.

– Я понял. Я понял. А давай, в постели нам всегда будет по восемнадцать? – с надеждой предложил он.

– А давай! – радостно согласилась Ива.

– Как ты сегодня хочешь?

– Хочу, чтобы ты сперва поцеловал меня там, а потом поставил на четвереньки.

Мэтт задышал чаще, погладил уже заметно выпуклый живот Ивы, неосознанно облизнулся и выдохнул:

– Хорошо. Четвереньки – теперь у нас любимая, да?

– Да, – кивнула восемнадцатилетняя Ива Джонсон, владелица двух самых востребованных в Трисити ветеринарных клиник.

– Я буду осторожным, – пообещал восемнадцатилетний Маттео Росси, отец почти пятерых детей.

Конец

Salvation (Interlude) · Evalyn

Конец