на нехватку работы или угасание интереса к нему у публики. Однако, сотрудничая с другими труппами, Нуреев никогда не ощущал того постоянного творческого подъема, какой он испытывал с Королевским балетом. Тем не менее его жажда новых экспериментов не истощалась, и недостатка в хореографах, желавших создавать под него балеты, тоже не наблюдалось. Руди ван Данциг создал для Нуреева три балета, Мюррей Луи – два (правда, ни один из них не выдержал испытания временем). Рудольф старался появляться на сцене каждый вечер; его выступления были не только демонстрацией своего мастерства и формы для публики, но и тестами на собственную выносливость. Таким же драйвом танцовщик стремился наполнить и личную жизнь. Нуреев постоянно искал мимолетного секса, и хотя он никогда не прекращал поиски идеального партнера, его натура и ритм жизни неизбежно вынуждали артиста ограничиваться случайными связями.

Среди его побед оказался и Роберт Ла Фосс. Рудольф положил глаз на талантливого 19-летнего танцовщика из труппы «Американ балле тиэтр» во время репетиций «Лебединого озера» на сцене «Метрополитен-оперы». «Восседая на троне в роли Принца, он разглядывал меня минут пять», – воспоминал потом Роберт. Этот «белокурый паж» с красивым мальчишеским лицом и голубыми глазами вырос в Бомонте (штат Техас). Он сильно разволновался, когда Нуреев после спектакля пригласил его в свою уборную. «Когда я вошел, он сидел обнаженный. Он явно желал показать себя мне, – рассказывал Роберт. – Природа его щедро наградила, и он этим гордился». А репутация Нуреева уже была знакома Ла Фоссу: несколько лет назад его брат Эдмунд встречался с ним в бане. Рудольф был «хорошо известен в банях». Но его беспорядочные связи уже не были чем-то необычным. Геи уже не скрывали свою ориентацию, как раньше, и бани и секс-клубы для них в это время множились повсеместно. Свобода удовлетворять свои сексуальные желания где, когда и как угодно составляла главный лозунг движения за права сексуальных меньшинств в 1970-х годах, как и во время сексуальной революции, начавшейся десятилетием ранее. Многим геям бани служили местом для быстрого, доступного и анонимного секса.

Ла Фосс, быстро ставший звездой «Американ балле тиэтр», а позднее и «Нью-Йорк сити балле», по-настоящему «благоговел» перед Нуреевым. Незадолго до того он последовал за лимузином Рудольфа, когда тот отъехал ночью от служебного входа «Метрополитен-оперы». «Я находился в том возрасте, когда мое либидо было очень высоким, и одна мысль о том, что это был Рудольф Нуреев, возбуждала. Такому человеку невозможно было ответить «спасибо, но нет». Через несколько месяцев после той встречи они столкнулись в храме гедонизма того периода – клубе «Студия-54», бывшем оперном театре, переделанном в телестудию, а затем в дискотеку, где толпы людей у входа истошно вопили «Возьмите нас с собой!» счастливцам, допущенным за бархатные канаты. Внутри посетителей обслуживали красивые молодые официанты в одних шелковых шортах, а сексу и наркотикам там предавались с равным пылом. Завсегдатаями этого клуба были Бьянка Джаггер, Холстон и Лайза Миннелли. Трумен Капоте заявил, что это лучший ночной клуб, который он когда-либо посещал: «Он очень демократичный. Мальчики с мальчиками, девочки с девочками, девочки с мальчиками, черные и белые, капиталисты и марксисты, китайцы и прочие – все вместе!»

Заметив на танцплощадке Ла Фосса, Нуреев сразу пригласил его поехать в Вашингтон, где артисту предстояло танцевать в «Ромео и Джульетте» с «Лондон фестивал балле». «Я должен собрать вещи», – ответил Роберт. «Нет-нет, – запротестовал Рудольф. – Мы сейчас же уедем в машине». Они уехали в его лимузине, и всю следующую неделю Ла Фосс каждый вечер надевал в театр кожаные брюки Нуреева. Связь быстро закончилась, когда Ла Фосс сообразил: на настоящий роман рассчитывать не стоит (а он-то, наивный, надеялся на это!). «Все было волшебно, но я интересовал его только как симпатичный парень. Он был невероятно сексуальным, но ни капли не влюбленным. Я чувствовал себя обманутым», – признавался впоследствии Роберт.

Ла Фосса вскоре сменил Франк Дюваль, 19-летний студент, сопровождавший Рудольфа во время первых гастролей Голландского национального балета в Америке. Высокий и привлекательный, с рыжевато-каштановыми волосами и зелеными глазами, Франк стремился осмотреть каждый новый город. Поскольку Рудольф на протяжении почти всего тура чувствовал себя усталым и больным, Дюваль регулярно отправлялся на прогулки с другими танцовщиками. Его беглый русский язык возбудил у Рудольфа подозрения. «А вы не думаете, что Франк шпион? – то и дело спрашивал он у Руди ван Данцига, поясняя: – Я уверен, что его приставил ко мне КГБ». Ван Данциг считал постоянную потребность Рудольфа в компаньоне его способом защиты от одиночества. В начале 1979 года, во время работы в Вене над «Улиссом» – новым балетом для Нуреева и труппы Венской государственной оперы, – хореограф и танцовщик каждый вечер допоздна бродили по городу, невзирая на отчаянный январский холод. «Он как будто бы боялся возвращаться в свой отель», – вспоминал ван Данциг. Однажды Рудольф ему признался: «Не знаю почему, но иногда я впадаю в отчаяние. Мне хочется выпрыгнуть в окно и покончить со всем этим». Как и Глен Тетли несколькими годами ранее, ван Данциг был «ошарашен» тем, насколько одиноким чувствовал себя Рудольф. Хотя сам Нуреев, как подозревал ван Данциг, не согласился бы с этим: «В каком-то смысле он был одинок, но с другой стороны, у него было много друзей, и он с удовольствием общался с ними, даже не помышляя извлекать для себя какую-то выгоду из этого общения. Бывали моменты, когда мне казалось, будто наша дружба закончилась, но он всегда звонил мне и спрашивал: «Когда мы увидимся?» Если бы я назвал его одиноким, он бы очень рассердился. Однажды я спросил, скучает ли он по России, и Рудольф обвинил меня в том, что я нарочно вкладываю ему в голову такие мысли, чтобы сделать его таким, каким мне хотелось его видеть. Конечно, Рудольф никогда бы не признался, что он одинок и несчастен. Но я чувствовал, что так все и было».

В такие мрачные периоды Нуреева поддерживала вера в то, что силою воли он сможет добиться всего, чего хочет. Но даже он удивился, когда к нему вдруг обратился один хореограф – тот, расположение которого Рудольфу очень хотелось завоевать.

Танцовщик ждал этого семнадцать лет.

Глава 27

Баланчин

«Я тут подумал: а что, если задействовать в “Мещанине” Нуреева?» – в одно прекрасное утро 1978 года спросил свою помощницу, Барбару Хорган, Джордж Баланчин. Нью-йоркская опера попросила его поставить новую версию «Мещанина во дворянстве» по пьесе Мольера на музыку Рихарда Штрауса.

Хорган так удивилась вопросу хореографа, что даже усомнилась: а правильно