когда его приглашали на прием в посольство или замок, где присутствовали «важные персоны», просил меня его сопровождать». И в то же время, отмечала Карон, при всей своей озабоченности правильным поведением в «приличном обществе», Рудольф испытывал огромное удовольствие «демонстративно оставаясь самим собой – он мог, к примеру, заявиться в замок в сабо вместо туфель и сесть за стол, не сняв шляпы».

Несмотря на несопоставимое происхождение, Нуреев и Мари-Элен де Ротшильд были во многих отношениях родственными душами. Оба были харизматическими личностями, категоричными в своих пристрастиях и предубеждениях, страстными в своих симпатиях и антипатиях, преданными, властолюбивыми, любознательными и склонными к позерству.

Рудольфа привлекали элегантность, безукоризненный вкус и живость баронессы. Та, в свою очередь, восхищалась его сметливостью, остротой восприятия и увлеченностью искусством. «Он был очень умным, хитрым и видел людей насквозь, – вспоминала баронесса через много лет. – Вы либо нравились ему, либо нет. Равнодушным он оставался редко». По свидетельству их общей приятельницы Дус Франсуа, «она любила Рудольфа, а он ее просто обожал». Танцовщик, которого Мари-Элен называла Ну-Ну, разделял ее пристрастие к богато текстурированным тканям, пышному убранству и драгоценным камням ярких оттенков. Из кутюрье оба отдавали предпочтение Иву Сен-Лорану, хотя только Рудольф одевался у него, как правило, бесплатно. «Он всегда обращал внимание на мои наряды, и особенно на драгоценности, – рассказывала баронесса. – Иногда он снимал их с меня и надевал на себя». Со временем Нуреев, работая над новыми постановками, начал показывать Мари-Эллен эскизы декораций и ткани для костюмов.

Считая себя покровительницей писателей и художников, баронесса не отличалась снобизмом в привычном смысле этого слова. По словам Жаклин де Рибс, ее подруги с детства, Мари-Эллен «не нравились откровенные карьеристы. Она ценила людей за их истинные достоинства и нутром чувствовала, кто чего стоит». Если Рудольф пробуждал фантазии на сцене, то баронесса могла себе позволить воплощать их в реальной жизни. («Стиль Ротшильдов вращается вокруг меня», – заявила она как-то редактору «Вог».) Мари-Элен славилась грандиозными приемами в Шато-де-Феррье. К Балу Пруста в 1971 году, окрещенному «Балом века», Ив Сен-Лоран создал для нее атласное платье, сочетавшееся с нитями жемчуга, которые баронесса намеревалась надеть. Прибывавшие гости, среди которых были Элизабет Тейлор, принцесса Монако Грейс и герцогиня Виндзорская, проходили по коридорам мимо ливрейных лакеев, и свет от канделябров в руках слуг искрился в потрясающих драгоценностях гостий и шлейфах их умопомрачительных нарядов от собственных кутюрье. А Ричард Бартон из их эскорта болтал в это время с бывшим пресс-секретарем Джона Кеннеди Пьером Сэлинджером о «Руди Нурееве и его сумасбродных выходках». На Сюрреалистическом балу, который Мари-Элен дала в следующем году и на котором присутствовал Сальвадор Дали, гости ели с тарелок, обтянутых мехом (по аналогии со знаменитым «Меховым чайным прибором» художницы Мерет Оппенгейм).

Самым желанным было приглашение на ежегодное Рождественское торжество, которое Ротшильды устраивали для двадцати своих близких друзей и которое Рудольф посещал при любой возможности. По воспоминанию одного из гостей, находиться в Шато-де-Феррье было наслаждением: «Ванные, кружевные простыни, горничные – все было великолепно». Каждый гость должен был явиться на праздник с подарком, и, по словам дизайнера Оскара де ла Ренты, «если Мари-Элен не нравилась обертка, потому что она не гармонировала с интерьерным убранством, она просила ее сменить». После обеда все собирались в гостиной вокруг огромной елки для обмена рождественскими подарками – эта своеобразная церемония длилась часами, потому что, по настоянию хозяйки, их открывали поочередно. «Рудольфу понравилось, что я делала подарки самой себе, – вспоминала Мари-Элен. – И он сам начал поступать так же».

Причем не только на Рождество. В Турции он накупал «кучи» килимов, в Японии – «сотни» оби. И копил свои приобретения как деньги. «Вы – единственный русский бедуин, которого я знаю», – сказала ему однажды принцесса Иордании, Фирьял. В Нурееве, добившемся успеха в жизни собственными силами, причудливо сочетались самые противоположные свойства натуры. С одной стороны, он оставался осмотрительным и бережливым человеком, который редко сам платил по счетам и постоянно сетовал на большие расходы, уходившие на прислугу. С другой, он с удовольствием тратил подчас заоблачные суммы – на шелка, предметы меблировки, гобелены и редкие карты. «Это еще одна грань его чувственности, – поясняла Линн Сеймур. – Он любил услаждать свои глаза».

После выступлений, поздними вечерами, Нуреев нередко гулял по улицам, рассматривая витрины магазинов в поисках антикварных вещиц; частой спутницей Рудольфа в таких прогулках стала его новая приятельница Тесса Кеннеди, модный лондонский дизайнером интерьеров. «Как-то раз я завела его в магазин, в котором продавались ковры со всего мира, комплектами по пятьдесят штук. Так что каждый из нас взял себе по двадцать пять, – вспоминала Тесса. – У [Рудольфа] хранились свернутыми тысячи ковров под кроватями». Энергичная и предприимчивая, с ярко-голубыми глазами и светлыми волосами, обрамлявшими круглое лицо, Тесса Кеннеди с детства вела «золотую» жизнь. Наследница приличного состояния югославского судостроителя, она прославилась уже в двухлетнем возрасте: Тесса и ее сестра стали первыми близнецами, перелетевшими Атлантический океан на самолете. А в 1958 году 18-летняя девушка, как «сбежавшая наследница», попала на первые полосы газет всего мира, тайно удрав на Кубу с «нищим» художником-портретистом Домиником Элвисом, племянником Нэнси Митфорд. Там она познакомилась с Эрнестом Хемингуэем и подружилась с легендарным мафиозо Мейером Лански. Но, поскольку Тесса была несовершеннолетней, отец добился решения о ее помещении под опеку, а Элвиса – под арест. Любовь стоила художнику месяца тюремного заключения. В 1975 году Доминик Элвис покончил с собой; Тесса Кеннеди тогда была уже замужем за американским кинопродюсером Эллиотом Кастнером, ставшим отцом двух из ее пятерых детей. Ко времени знакомства с Рудольфом она была уже известным дизайнером и в число ее клиентов входили король Хусейн, Ричард Бартон и Ставрос Ниархос, для которого она спроектировала интерьер его новой яхты. Чувство юмора и авантюризм Кеннеди очень импонировали Нурееву; Рудольф ощущал себя в ее обществе легко и непринужденно. А Тесса, в свою очередь, воспринимала его как «брата – все понимающего, преданного и умудренного жизненным опытом».

За исключением Эрика и Найджела Гослинга, самые продолжительные отношения у Рудольфа были с женщинами. По признанию Джейн Херман, их взаимоотношения были сугубо симбиотическими и зиждились на ценности, которую они представляли друг для друга. С развалом компании Юрока, последовавшим за его смертью в 1974 году, театр «Метрополитен-опера» нанял Херман в качестве импресарио. Нуреевский балет «Ромео и Джульетта» стал ее первым проектом. «Я занимала пост, позволявший ему мною пользоваться, и в первые десять лет наших отношений выгода была взаимной, – рассказывала Тесса. – Когда на сцене выступал Рудольф,