представала и сцена в бане: глядя, как Нуреев раздевается до полотенца, мисс Пигги восклицает: «О, святой маракас!» А потом шепчет в лучшей манере Мэй Уэст: «Вы не разговариваете с иностранцами?» «Все зависит от того, насколько они странные», – отвечает Нуреев, вызывая у свиньи дикий восторг. Сделав комплимент его остроумию, она окидывает глазами его знаменитое тело и добавляет: «И все остальное тоже неплохо!» Когда жар в парной усиливается, Нуреев и мисс Пигги запевают «Бэби, снаружи так холодно». При этом мисс Пигги, бесподобная роковая женщина шоу, пытается своим пятачком сорвать с Нуреева полотенце. («Хм, если вам так жарко, может, вы слишком тепло одеты?») Полотенце осталось на месте, и статус Нуреева как секс-символа был подтвержден одобрением мисс Пигги.

А вот отношения Рудольфа с Уоллесом становились все хуже и хуже, и через год Уоллес оставил танцовщика. По свидетельству Глена Тетли, все семь лет, что они провели вместе, Уоллес искренне «желал сделать Руди счастливым». Но это требовало немалых жертв, и безусловной преданности, и ясного осознания: ответной самоотдачи он от Рудольфа не получит. «Я всегда сочувствовал Уоллесу, так как считал его замечательным, заботливым человеком, – рассказывал Тетли. – А Руди отличался возмутительным эгоизмом. Такого себялюбивого человека я в своей жизни больше не встречал. Правда, все сглаживало присущее ему чувство юмора, но иногда он бывал крайне жестоким». Поглощенный собственной карьерой, Нуреев попросту не мог быть хорошим партнером для своего любовника. И он сам это признавал. «Мне нужно, чтобы они находились рядом со мной ради меня, но я не могу находиться рядом с ними ради них», – обронил он как-то одному из приятелей. Эрик был единственным любовником, которому Рудольф с готовностью отдал бы всего себя без остатка. Но, однажды отвергнутый, предложить себя Бруну еще раз он уже не мог. На первом, втором и третьем месте для Нуреева был танец. И потому он все чаще выбирал себе нетребовательных любовников, готовых удовлетворять его, а не свои собственные потребности.

Разрыв Рудольфа и Уоллеса огорчил, но не удивил Руди ван Данцига (как и многих из их общих друзей). Однажды Уоллес позвонил ван Данцигу с просьбой разрешить ему пожить у того в доме в Амстердаме. По приезде горемычный любовник признался: ему необходимо было спрятаться от Рудольфа. «Я больше не могу вести такую жизнь, – пожаловался он. – Иногда я перестаю понимать, что у нас за отношения, и задаюсь вопросом: “Кто ты? Чем занимаешься? Что собой представляешь?” А Рудольф требует, чтобы я только любил его». Нуреев каждый день названивал ван Данцигу, в нетерпении ожидая возвращения друга. И тот вернулся – еще на некоторое время.

Расставшись с Рудольфом, Уоллес снял в Париже порнофильм «Красивый парень» об отношениях гомосексуалов, а затем какое-то время перебивался случайными заработками, пока не нашел деньги для съемок своего второго фильма – триллера «Полицейский-психопат», в котором он выступил и сценаристом, и режиссером. Увы, сделать успешную кинокарьеру Уоллесу было не суждено, но все это время они с Рудольфом оставались друзьями. «Пожалуй, дружить гораздо лучше, – заметил позднее Уоллес. – Страсти нет, но нет также гнева и ревности».

Все еще работая над «Валентино», Нуреев начал репетировать новый масштабный балет – «Лунный Пьеро», одну из самых успешных работ Глена Тетли на вокально-инструментальный цикл Шёнберга. Рудольф увидел этот балет еще девять лет назад[272] и с тех пор время от времени обращался к хореографу с просьбами разрешить ему в нем станцевать. Но Тетли сопротивлялся. Восхищаясь мастерством Рудольфа как танцовщика, он тем не менее находил «в нем нечто абсолютно земное, физическое и откровенно физиологическое», а образ Пьеро виделся хореографу чистым, «невинным, ранимым и легко манипулируемым. Руди мог быть шокирующе приземленным», даже грубоватым в своей натуральности.

То, как Нуреев добивался этой роли, только подтверждало опасения Тетли. В 1968 году, за обедом в копенгагенском ресторане с Мерл Парк и еще девятью друзьями, Рудольф в очередной раз принялся умолять Тетли дать ему станцевать «Пьеро». «Мне неприятно это повторять, – вспоминал потом хореограф, – но он сказал: “Я сделаю все, что ты велишь мне сделать. Я готов даже засунуть руку себе в задницу, вытащить из нее дерьмо и натереть им свои волосы”».

Но в последний раз артист просто спросил: «Вы позволите мне танцевать “Пьеро”?» И Тетли согласился. Только предупредил: «Мне не нужен Рудольф Нуреев, изображающий Лунного Пьеро. Ты должен стать самим Пьеро». Несмотря на адский график, вынуждавший его вставать в четыре утра и отправляться на съемки, вечерами Нуреев неизменно появлялся в балетной студии. И нередко занимался там часа два у станка, а потом до полуночи работал с Тетли. К радости хореографа, Рудольф вдруг сделался «трогательным и ранимым» в роли сокрушенного, помешанного клоуна, подвергающегося надругательству со стороны щеголя Бригеллы и его сообщницы Коломбины. Поэт Пьеро обитал в башне из слоновой кости, принявшей в интерпретации Тетли вид металлической конструкции вроде строительных лесов. А разудалые манипуляторы – бессердечная потаскушка и циничный, мрачный шут – дергали влюбленного клоуна за веревки, нити его чувств. Будучи персонажем комедии масок наподобие Петрушки, Пьеро требовал более прочувствованного исполнения. Если Петрушка представал вполне телесным и откровенно натуралистичным, в соответствии с ударной партитурой Стравинского, то Пьеро отражал то, что Тетли называл «интроспективной, сотканной как паутинка» полифонической канвой музыки Шёнберга: «В балете он умирает много раз. И в конечном итоге сбрасывает все свои оболочки, становясь одним из нас – человеческим существом».

Рудольф впервые исполнил «Лунного Пьеро» в Копенгагене, в декабре 1976 года; благодаря успеху в этой роли балет пополнил список его любимых произведений. Он включил его в программу «Нуреев и друзья» на Бродвее в марте 1977 года – в тот самый сезон, когда Джейми Уайет рисовал его в кулисах. Портретист в традициях своего знаменитого отца, Эндрю Уайета, и деда, Н. К. Уайета, 31-летний Джейми даже получил разрешение понаблюдать за Рудольфом на сцене, пока артист готовился к вечернему выступлению. Погружение танцовщика в образ перед спектаклем поразило и восхитило художника, старавшегося оставаться невидимым. «Он репетировал Лунного Пьеро в белом гриме. Отрабатывал все движения, сбрасывая одежду по мере того, как разогревался все сильнее. И все больше впадал в исступление, – вспоминал потом Уайет. – Несколько раз он скользнул по мне невидящим взглядом. Он полностью вжился в свой образ… Занавес был опущен, и я услышал, как начал наполняться зал; приглушенные голоса зрителей, оркестр, настраивавший инструменты. А на сцене оставалась эта немая фигура в белом гриме с развевающимися волосами. Он всецело погрузился в свой мир».

Уайет и Нуреев познакомились тремя годами ранее