— На Матке, сказывают старики наши, больно страшно сполохи играют, да и то по деревням порато же сильнее. В иную зиму все небо горит, столбы ходят да сталкиваются промеж себя, словно солдаты дерутся, а упадут — таково красиво станет! Эдак чаще! А что видишь теперь — так редко же, все больше кажут зарей дальней. Самые страшные в большой холод живут, и тогда словно светопредставление, и привычны мы нашим делом, а крепко пугаемся. На Матке-то, слышь, старики сказывают, трещит даже сполох-от, словно из ружей щелкает. Страшно, очень уж страшно! — рассуждал мой проводник на пути нашем в село Кую.

— Не так долят нас сполохи по зимам — это любопытно, с этим весело, — как вот по летам на Матке, когда эти проклятые горелые чады завяжутся. Просто сказать тебе, в сырую землю ложись и гробовой доской накрывайся! — говорил мне тоже в куйской избе, на другой день по возвращении туда, мой вчерашний словоохотливый собеседник, старик Антипа Прокофьич.

Явился он, по обыкновению, веселым таким, по обыкновению, подал мне руку, охотно сел, похвалил меня за поездку, находя, впрочем, в ней больше храбрости и решительности с моей стороны, чем чего-либо другого. Выпил чашку-другую чаю, закурил сигару (бывалый, начитанный, но не раскольник, помор; для забавы, не прочь потешить себя этим зельем, выросшим, по их мнению, из головы евангельской блудницы) и продолжал обещанные рассказы о моржовом промысле на Новой Земле в таком порядке.

Считаем не лишним предварительно и коротко проследить исторические судьбы искони негостеприимной Новой Земли. После трех неудачных экспедиций Виллоуби (в 1553 г.), Барроу (в 1554 г.) и Пета с Джакманом (в 1580 г.), видевших Новую Землю только издали, первым вступил на ее берега, в 1609 году, англичанин же Гудзон, за год до того нашедший остров Шпицберген. Гудзон видел только западный берег ее, но Вуд, отправившийся в 1676 году и едва не погибший там, успел исследовать горы и дал об этом полярном Эльдорадо кое-какие более положительные и достоверные сведения, чем все прежние предшественники его. Голландцы были немногим счастливее англичан, лучше воспользовались только материальными средствами, предложенными им богатством морского зверя на Новой Земле (один только Баренц в 1594 году сделал нечто для географии, осмотревши тот же западный берег и пробравшись до северной оконечности острова); таковы экспедиции Нидерландских генеральных штатов в 1595,1596 (того же Баренца), 1609 и др. годах: все ловили зверя, птицу, собирали пух — и только. С тою же целью ездили туда русские поморы, но, естественно, гораздо раньше голландцев и англичан, особенно, если принять в соображение то, что в XVI веке Россия отправляла за границу рыбьи зубы (моржовые клыки) и белых медведей. В 1768-м и следующем году явился на Новой Земле с ученой целью первый из русских штурманов — Розмыслов, описавший часть восточного берега и Маточкин Шар. В 1807-м штурман Поспелов, а в 1819-м лейтенант Лазарев описали юго-западную часть острова; капитан Литке (с 1821 по 1824 г.) — подробно весь западный берег, а подпоручик Пахтусов (с августа 1832 по ноябрь 1833 г.) описал и восточный берег, до того времени считавшийся почти не доступным. 1834 году он продолжал опись северной части восточного берега вместе с прапорщиком Циволькой. В 1837 г. Циволька опять был на Новой Земле, командуя судном экспедиции, отправленной Академией наук под начальством академика Бэра, но безвременно погиб в следующем году, провожая новую экспедицию, снаряженную правительством дляописи северо-восточного и особенно западного берегов. Это была последняя ученая экспедиция, хотя ежегодно с той поры предпринимаются богатыми поморами новые экспедиции, но с прямой коммерческой целью, без всякой другой. Большая часть судов, являющихся на Новой Земле, принадлежит предприимчивым кемлянам — прибрежным жителям дальнего Белого моря. Затем охотнее являлись здесь мезенцы, в последнее время уступившие свое место более предприимчивым и ближайшим к Новой Земле жителям — ижемцам и пустозерам. Жители Усть-Цылемской волости являются там только в качестве наемных работников — покручеников. Хозяева, кроме ижемцев, бывают из Пустозерской волости и из селений: Оксина, Тельвиски, Никитц, самого Городка и Куй.

— Побежишь по весне на Матку, известно, сейчас думаешь: пронесет-де тебя туда и обратно благополучно — без большого барыша не вернешься. Такое уж сокровище земля эта! Прибежишь, ну, уж известно, сейчас Богу помолишься и сейчас озираться, все ли тут ладно: становище на полуденную ли сторону смотрит, изба есть ли. А есть изба — известно, всю ее оглядишь: где промыло ее, расшатало за зиму-то — планочку приделаешь, окно мхом заткнешь — и пойдет она тебе в услугу на все лето. Там уже, известно, купеческих обрядов своих не соблюдаешь: все благо. И не умоешься в который день, Богу забудешь помолиться, выспишься, где приткнет тебя усталость — все с рук сходит, все во душенное удовольствие. Надо быть, человек уж таким сотворен, что, куды ты его не сунь, везде найдется свое дело править. Так, по мне! Не знаю, что твоя милость на это скажет?

— Ну, так вот и ладно! — продолжал он потом, после моего ответа, все тем же полушутливым, полувеселым тоном. — Вот как там это мы все около себя-то обставим, как быть надо богатому хозяину — сейчас сети смотришь: которая для нерпы, для рыбы — гольцов. Опять же носки точить начинаем: это для моржей. Я тебе так и сказывать стану про них, как велел[82]. Видал ты моржа живого?

— Где же мне его видеть, старик?

— И то, парень, негде. На картинке-то вон он у тебя похож же. Большой же ведь он у нас живет; косатки только поменьше-то, а то все эти белуги, нерпы там, зайцы, лысуны — все помельче его. Одно тебе сказать: жиру из него пудов по 15, по 20 вытапливаем, из большого-то. В продаже его, со всем и с тинками (клыками) и с харавиной (шкурой), рублей в 50 на серебро считай. Вон он какой! Даром, что некрасивой да неуклюжой: рыжий весь[83] и сверху перепонка такая, сеткой, с волосами же — алаперой зовем (с битого снимаем ее, и легко таково!), головища большая, на морде щетины насажены, что усы у кота. Шея толстая, словно бревно проглотил. В плечах широкой, да грудастой такой — богатырь, что вон в сказках рассказывают. Вот эдакое-то чертово чудище еще страшнее кажет, как ты ему в морду взглянешь: глаза (маленькие пущай), так все и налились кровью, словно