– А много их-то было, может, всего разъезд какой? – переспрашивали из слушавшей публики.

– Какой разъезд, их видимо-невидимо, – отвечали красноармейцы, – а нас всего-то 300 человек, один батальон, куды там!

Потом уже мы узнали, что казаков было всего 45 человек.

Дело становилось серьезнее. Чувствовалось их озлобление, они готовы были расстрелять кого угодно в отместку за понесенное поражение. Мы вышли на платформу, чтобы развлечься и не слушать больше этих повествований. Прошло около часа, как вдруг раздались крики:

– Казаки, кавалерия на горизонте!

Предчувствуя сражение, мы вернулись в здание станции, чтобы не быть глупо ранеными или убитыми. Рота, стоявшая в вагонах, сразу кинулась к винтовкам, стала быстро высыпаться из вагонов, на ходу одевая патронташи и волоча за собой пулеметы. Из станции к роте быстрым шагом подошел с одним наганом в руке и с другим за поясом старший комиссар и стал неистово кричать:

– В цепь, товарищи, скорее вперед, занимай позицию!

Рота действительно быстро изготовилась к бою, и уже цепь, за вагонами, начала двигаться вперед, очевидно только сейчас отыскивая себе более удобную позицию.

На станции публика страшно всполошилась. Все моментально стали пристраиваться к стенке, чтобы таким образом защитить себя от пуль. Лица у всех заметно побледнели, и чувствовалась определенная паника. Прошло еще несколько мгновений, но выстрелов все еще не было слышно. Наступила странная волнующая тишина. Этим дело и закончилось. Как оказалось, красноармеец, стоявший на наблюдательном пункте на водокачке, принял свой разъезд за неприятельскую конницу и нарушил этим своим ревностным отношением к службе на некоторое время общественный покой на станции.

Когда улеглась паника и трудолюбивый народ приступил к обыденным занятиям, к нам, в наше незабвенное помещение 1-го и 2-го классов, вбежал старший комиссар и громко объявил:

– Приказываю всем пассажирам немедленно собрать свои вещи и садиться в поданные по моему приказанию вагоны. Дальше поезда вообще ходить не будут, поэтому я вас всех отправляю обратно в Царицын, а оставаться здесь запрещаю.

Речь ясная. Пока начали собираться, ко мне подошел Векслер и сказал, что Потемкин приказал двигаться поодиночке на хутор Платоновский, что в 4 верстах от станции, и разместиться там по парам, а к вечеру восстановить связь с Потемкиным.

– Кроме того, – сказал Векслер, отводя нас осторожно в сторону, – Потемкин просил передать, что мы разделены теперь на тройки, что Чегодаев и ты находитесь в подчинении у Амелунга, а Красенский и я – у Потемкина. Во всяком случае, вы подойдете еще раз к Амелунгу и спросите его, что делать, он, может быть, распорядится по-своему.

Но времени оставалось очень мало. Публика уже тащила свои тюки и выходила на платформу. Я посмотрел в сторону Амелунга и заметил, что он тоже одевается и спешит. Когда он увидел меня, он подмигнул правым глазом, как бы объясняя, как понял я, что пора идти. Будучи вполне уверены, что Потемкин и Амелунг сговорились и дальше двигаться вместе, мы с Чегодаевым не подошли в этой толчее к Амелунгу, а прямо вышли на улицу, в противоположную от платформы сторону, и шагах в 100 друг за другом направились к шлагбауму, а оттуда на хутор. Амелунг за нами не шел. Но в эти минуты мы уже решили действовать самостоятельно, предположив, что Амелунг все же сел в поезд и поехал обратно в Царицын, что нам совсем не улыбалось. Сперва мы часто оглядывались, все боялись, что за нами будет устроена погоня, если спохватятся, что нас в вагонах не оказалось, но, к счастью, наши страхи были напрасны. Никто за нами не гнался, да, очевидно, мало кто нами интересовался в эти минуты. Через несколько минут после того, как мы прошли железную дорогу, промчался поезд с отосланными обратно в Царицын пассажирами.

Когда мы подходили к хутору, то на окраине его, за перекрестком дорог, мы встретили Потемкина, сидевшего на бревне и о чем-то размышлявшего. И он, в свою очередь, заметил нас, подозвал к себе и сейчас же обратился с вопросом:

– Где полковник Амелунг?

– Мы не знаем, – ответили мы, – он нам подмигнул глазом, наверное, сейчас придет. Он еще оставался на станции.

– Вот именно, что оставался! – рассерженным тоном перебил нас Потемкин. – Вы должны были ехать с ним обратно, вы же в его тройке. А вылезать нужно было на станции Карповка и оттуда самостоятельно пробираться дальше. Неужели вы не понимаете, что вшестером пробираться теперь очень трудно и опасно?

– Мы были уверены, что полковник Амелунг пойдет вместе с нами на хутор, – оправдывались мы с Чегодаевым.

– Так вот, – продолжал Потемкин все в том же тоне, – потрудитесь идти немедленно пешком в Карповку и найдите там Бориса Владимировича. Со мной вы быть не можете, иначе мы все попадемся, – добавил он более мягко. – Сейчас можете идти на хутор и у кого-нибудь передохнуть и поесть, а потом отправляйтесь.

Мы пошли. Настроение сразу понизилось на несколько градусов. Идти искать полковника Амелунга было делом очень рискованным. Где его найти? Может быть, ему вовсе и не разрешили слезать на промежуточных станциях и просто приказали ехать со всеми пассажирами прямо в Царицын, рассуждали мы, а из Царицына уже будет труднее пробираться в армию, да и денег у нас нет для того, чтобы жить самостоятельно и болтаться без определенных занятий. Следовательно, идти искать полковника Амелунга бессмысленно. Это только удалит нас от нашей прямой цели. Поэтому нужно идти к Потемкину к 6 часам вечера, как он с нами условился, и ему доложить, что мы считаем поиски Амелунга обреченными на неудачу и что мы решили тоже пробиваться к казакам, будь это даже совершенно самостоятельно от Потемкина. Иного выхода мы все равно не найдем.

На хуторе мы вошли в первый попавшийся дом и попросили разрешения остановиться на несколько часов… К нам вышел довольно пожилой казак и пригласил в хату…

– Чем богаты, тем и рады, – сказал он просто и указал на сиденья. – Садитесь, сейчас и пообедаем, откушайте с нами!

– Спасибо, дедушка, спасибо! – отвечали мы, вошли в комнату, перекрестили лбы по обычаю старообрядцев (население хутора было старообрядческое) и сели на предложенную нам скамейку. Хата была маленькая и небогатая. Низенький потолок, глиняный пол и бедное убранство указывали на скромную жизнь семьи этого старика. Сам старик был приветлив и ласков, дал нам по стакану молока и стал занимать нас разговорами.

– Вы кто такие будете? – начал он.

– Рабочие, дедушка, идем из Царицына в Ростов, да вот дальше Кривомузгинки нас не пустили, а мы люди бедные, ждать долго не можем, ибо денег у