сирот в приюте святой Кариссы, потом - одним из воспитанников школы Тейна. С именем, которое дает священник в монастыре или писец в приюте, с фамилией, выдуманной на авось или по святцам - для благозвучия и в надежде на то, что святой или святая помогут подкидышу выжить.

Три седмицы к нему обращались "молодой господин", и вместо привычного "С.В.", скромного, как подобает простолюдину, на ткань письма или счета ложилось с трудом выведенное "Алессандр Гоэллон", украшенное вензелем. Удовольствия молодой господин от этого испытывал мало, слишком мало. Ему было хорошо в той роли, к которой он привык сызмальства, а как вести себя в новой? Не знай он, что дражайший дядюшка уехал на север по приказу короля, Саннио решил бы, что это одна из его шуток. В очередной раз бросить щенка в ручей и смотреть, как тот барахтается...

Хорошо еще, что и слуги, и Кадоль обращались к нему не по новому, церковному имени, а так, как молодой человек привык. Герцог Гоэллон согласился с тем, что дома племянник может зваться, как ему удобно: в конце концов, его самого полным именем называли лишь в официальных документах.

Богат и знатен; казалось бы - чего еще хотеть? О чем еще мечтать недавнему сироте? Саннио же пытался понять, за какие заслуги - или, скорее уж, в наказание за какой проступок, - Сотворившие подшутили над ним, вознеся с обочины на вершину, и что теперь делать на этой вершине? Он уже не раз позавидовал господину Ларэ, который был управляющим королевского поместья. Наследник рода тоже хотел бы управлять каким-нибудь поместьем. В Эллоне, подальше от столицы, там, где можно разбираться с доходами и расходами, урожаями и выплатами арендаторов, а в свободное время просиживать штаны в библиотеке.

Вместо этого каждое утро ему приходилось фехтовать с Бернаром Кадолем, потом с ним же ездить на прогулки верхом, потом выслушивать доклады Никола, который явно решил загнать молодого господина в гроб сотней вопросов на самые дурацкие темы - от того, что подавать на обед и какое вино где закупать, до того, менять ли обстановку в гостевых покоях, и если менять, то на какую именно. По некоторому лукавству на длинной физиономии домоуправителя Саннио понимал, что девять из десяти вопросов тот способен решить самостоятельно, более того, и должен решать сам, но Никола взбрело в голову таким "ненавязчивым" образом приучить новоявленного наследника к ходу жизни в благородном доме.

Бернар Кадоль тоже имел свои представления о том, что должен уметь благородный юноша. Если раньше Саннио учился за компанию с воспитанниками герцога, и некоторые промахи, а также отсутствие усердия, ему прощались, теперь капитан охраны взялся за наследника всерьез. Вероятно, он решил за пару девятин вложить в ученика все то, чему его ровесники учились лет с семи-восьми. Настойчивостью в этом отношении Бернар не уступал дядюшке, да и требовательности у него было не меньше.

Апофеозом кошмара стал учитель танцев. В школе мэтра Тейна будущие секретари учились многому, но вот танцевать их, слава Сотворившим, не учили, ибо в обязанности не входило развлекать господ танцами. Когда Саннио попытался отбрыкаться, Кадоль строго объяснил ему, что и это нужно уметь тоже, ибо наследнику и будущему герцогу предстоит посещать приемы, в том числе и во дворце, а на приемах, беда такая, приходится порой танцевать. Даже если не хочется. Все равно надо. И очень некрасиво было бы опозорить своего дядю, отдавив дамам ноги и забыв фигуры...

В свободное от издевательств, проходивших под девизом "вы должны уметь", время Саннио занимался тем, чем хотел сам: прятался от Бернара, Никола и Ванно в библиотеке. Ничего другое ему пока что в голову не приходило, а библиотека, как ни странно, надоесть не успела даже после того, как ему пришлось законспектировать и вдолбить в троих учеников весьма значительную ее часть. До сих пор у него едва хватало времени на труды историков. В том и состояло единственное преимущество нового положения: юноша мог читать хоть в библиотеке, хоть в постели, и никто ему не перечил. Если же случалось так, что нужного свитка не находилось, то господин наследник отправлял посыльного в книжную лавку за копией и не думал о том, можно ли позволить себе такую роскошь.

- Вам нужно общаться с ровесниками, причем - равными вам по происхождению, - изрек как-то Бернар.

Саннио посмотрел на него исподлобья, прикидывая, не войдут ли теперь в перечень измывательств еще и визиты к столичным господам и дамам, потом мрачно съязвил:

- Съездить в приют святой Кариссы, да?

- Можете и съездить, - серьезно согласился Кадоль. - Вы могли бы пожертвовать на содержание приюта или на монастырь.

Саннио представил себе, как въезжает во двор скромного монастыря на границе между Эллоной и Сеорией. При полном параде и с увесистым кошелем на поясе. Общается с настоятельницей, гуляет по еще памятным коридорам в сопровождении монахинь, показывающих жертвователю, как сестры заботятся о бедных сиротках. Он помнил таких гостей - чужих, казавшихся надменными и равнодушными, со скукой на холеных лицах. Вернуться туда, где вырос, таким же высокородным чужаком... Юношу передернуло. Это было бы неправильно.

Потом он подумал о совсем другом монастыре, в разоренной войной Лите. Там - его мать. Женщина, когда-то родившая его, а потом отправившая со служанкой в приют, и ни разу не вспомнившая о том, что у нее есть сын. Интересно, у нее были другие дети? Она ведь была замужем... Дядя об этом ничего не сказал, но, возможно, у Саннио есть единоутробные братья или сестры. Удивительное дело: у него есть семья. Две семьи: отца и матери. Только вот никого, кроме дяди Руи, не интересует его судьба. Мать даже не хотела разговаривать с герцогом Гоэллоном, обеты для нее были важнее.

Владетели Свенлинги из Литы... Саннио разыскал сведения об этой семье - те, что можно было раздобыть, не отправляя запросов на север. Довольно большая семья. Богатая: несколько поместий на побережье, стеклодувные мастерские, каботажные и рыболовные суда, торговля. Совершенно чужие люди со своей жизнью. Заставили они девицу Эудрейд избавиться от незаконного отпрыска, или та сама так решила? Да что теперь гадать - и дело прошлое, и почему-то не интересно...

Отец тоже так и остался для Саннио лишь человеком с портрета. Бернар ничего не смог о нем рассказать: они никогда не встречались, - а дядюшка лишь недовольно нахмурил