почти во всех оказалось мыло, но в двух или трех были обнаружены жестяные банки со спиртом, который, к искреннему, но бессильному негодованию начальства, с избытком возместил нам недостающие калории.

На пятые сутки пути мы увидели впереди землю — пустынный берег и невысокие горы. Не помню уж, по каким признакам удалось определить, что мы уклонились к востоку от Босфора и что перед нами берега Анатолии. Дальше все было относительно просто; повернув на запад и все время идя параллельно берегу, часа три-четыре спустя мы благополучно добрались до Босфора, в своем святом неведении пройдя, как после выяснилось, по еще не протраленным после войны минным полям.

Относительно Босфора я знал, что вход в него, особенно осенью, довольно труден и опасен, но нам и тут повезло: день был ясный и безветренный, море спокойно, а когда мы приблизились к проливу, в него как раз входил какой-то большой пароход. Я пристроился к нему в кильватер и завершил путешествие вполне благополучно.

На Константинопольский рейд «Хриси» вступила с такой же законной гордостью, как тысячу лет назад вступали на него ладьи князя Олега. Так как это уже касалось моей прямой специальности, я постарался: на наших реях, кроме «позывных» (комбинация сигнальных флагов, означающая название данного судна), развевались сигналы «Терпим голод» и «Терпим жажду».

Союзные благодетели и голодный бунт

Поднятые мной сигналы довольно быстро возымели свое действие, хотя и не такое, как мы ожидали. В простоте нашей русской души, еще не тронутой западной цивилизацией, мы думали, что нас прежде всего накормят. Но вышло иное. Часа пол спустя после того, как мы бросили якорь, к нам подлетел нарядный английский истребитель и остановился в нескольких метрах от «Хриси». На его верхней палубе был установлен на треноге киносъемочный аппарат, рядом стоял стол, на котором высилась большая груда нарезанного кусками белого хлеба, а вокруг толпилось десятка полтора изысканно одетых дам и джентльменов, среди которых мы заметили одного, тоже очень импозантного, русского «земгусара» в полувоенной форме с широкими золотыми погонами. Земгусарами у нас называли чиновников Земского Союза и Союза Городов, которые во время войны надели военную форму и из желания походить на офицеров нередко «пересаливали»: вместо положенных им узких погон, носили широкие, надевали шпоры и т. п.

— Вы очень голодны? — осведомился последний.

Мы ответили утвердительно, пояснив, что два дня почти ничего не ели.

— Эти леди о вас позаботятся. Но сначала мы сделаем небольшую киносъемочку. Она будет для вас полезна: на ваше положение обратят внимание солидные круги английской общественности.

Не очень довольные таким началом и не понимая — зачем мы понадобились английской общественности или она нам, — все замерли у борта, ожидая, что нас запечатлеют на пленке, а потом будут кормить. Но оказалось, что нас хотят фильмовать не просто, а, так сказать, художественно, с желательными для англичан эффектами. Дамы с палубы истребителя начали кидать в толпу кадет куски хлеба. Кое-кто из голодных малышей кинулся было хватать их, но наш генерал выпуска Лазаревич — старший кадет, слово которого, в силу традиции, было для всех остальных непререкаемо, — громко крикнул. Генералом выпуска в кадетских корпусах провозглашался тот кадет седьмого (выпускного) класса, который дольше всех пробыл в стенах данного корпуса, иными словами, он минимум в двух, а иногда и в трех классах оставался на второй год.

— Не прикасаться к этому хлебу! Не видите, что ли, эти халдеи хотят вызвать среди нас свалку, чтобы потом показывать у себя в Англии, как «русские дикари» дерутся из-за еды!

Куски хлеба сыпались на наши головы и плечи, но мы стояли неподвижно, как бы не замечая этого. Тогда англичане, видя, что на хлеб русские не клюют, принялись метать в нас сигареты, но их тоже никто не ловил и не поднимал. Застрекотавший было киноаппарат сразу замолк. Физиономии английских дам приняли оскорбленно-негодующее выражение — наш образ действий казался им явно неприличным.

— Напрасно вы так, — укоризненно промолвил земгусар. — Что вам стоит доставить дамам это удовольствие? Они вам очень сочувствуют и хотят сделать интересные снимки, которые для вас же будут полезны…

— Скажи своим дамам, что для них будет полезно, если они отсюда поскорее смоются, да и сам убирайся с ними ко всем чертям! — крикнул кто-то из нашей толпы. — А то мы сейчас начнем швырять в вас не хлебом, а чем-нибудь потяжелее!

Земгусар что-то негромко сказал по-английски, «общественность» возмущенно залопотала, но доброго совета послушалась: истребитель дал ход и минуту спустя скрылся за кормой стоявшего поблизости транспорта.

Вся «Белая Русь» уже находилась здесь, рейд был усыпан нашими военными кораблями, пароходами, транспортами и баржами, — мы, кажется, пришли последними. Заметив в отдалении миноносец «Беспокойный», я взял сигнальные флажки и просемафорил туда:

— Привет господам офицерам и команде от капитана дальнего плавания Михаила Каратеева.

— По лоханке и капитан, — ответил вахтенный сигнальщик с «Беспокойного». — Куда тебя везут, Мишка?

— Не знаю. А вас куда?

— Говорят, в Африку.

— Ну, кланяйся от меня слонам и бегемотам.

— Есть кланяться слонам и бегемотам.

Все наши военные корабли действительно были направлены в тунисский порт Бизерту, и ни одного своего сослуживца по «Беспокойному» я больше никогда в жизни не встретил.

Через час после визита английской «общественности» обед нам прислали французы. Правда, он был отвратителен, но имел то преимущество, что его нам выдали без всяких издевательств. Это было варево из червивых галет и неочищенной, даже не мытой картошки. Черви плавали на этом, с позволения сказать, супе толстым слоем, есть его было немыслимо, но мы вылавливали из него картошку, чистили ее, обмывали в воде и ели.

Выручали также «кардаши» — турецкие лодочники-торговцы, сновавшие вокруг наших судов и с предельной бессовестностью обменивавшие на хлеб, инжир и халву все, что им могли предложить голодные люди. Впрочем,