— Вот видите, генерал! И таких у меня больше половины, а остальные, по возрасту своему, еще не в состоянии поднять винтовку. Что же, оставлять их всех на расправу красным?

— Ах, боже мой! — схватился за голову Драценко. — Что же я могу сделать! Есть у меня, правда, одна баржа, но я не рисковал ее вам предложить, ибо она так ненадежна, что никто не захотел на нее грузиться. Если будет буря, наверняка потонет. Словом, посудина дрянь, а команда и того хуже. Но если хотите…

— Можно ее посмотреть?

— Пожалуйста. Мой адъютант вас проводит.

«Посудина» оказалась большой плоскодонной баржей «Хриси», которая принадлежала какому-то греку и обычно совершала рейсы в пределах Черного моря, промышляя главным образом контрабандой. Она была снабжена машиной, позволявшей развивать, скорость до пяти узлов в час, и общий ее вид не внушал никакого доверия. С первого, даже неопытного взгляда было ясно, что в период осенних штормов пересекать на ней море весьма рискованно, особенно при той осадке, которую она получит, когда на нее погрузится несколько сот человек, со всем корпусным имуществом. Но, отказавшись от нее, мы обрекли бы себя на еще больший риск, и потому Дед раздумывал не долго. Баржа была одобрена, к великому неудовольствию ее капитана, который пустил в ход все свое красноречие, чтобы отговорить нас от безумной, по его мнению, затеи. Его поддержала и команда — человек восемь всякого причерноморского сброда, глядевшего волками. Но все это не возымело на нас никакого действия. Баржа была подана к молу, и мы начали на нее грузиться.

К вечеру тринадцатого ноября по новому стилю погрузка была закончена. На «Хриси», до предела заполнив ее палубу и трюмы, поместились все имущество корпуса, большая часть его персонала и три старшие роты кадет. Четвертую удалось пристроить на «Константин», где малыши не подвергались опасностям столь рискованного плавания, в какое пускались мы. Загруженная сверх всякой нормы баржа осела так, что, перегнувшись через фальшборт, можно было достать рукой до поверхности моря. Вдобавок было свежо, ветер крепчал, и, когда настала пора сниматься с якоря, капитан заявил, что в такую погоду и с такой нагрузкой он отказывается выйти в море. На окраинах города в это время уже шла довольно интенсивная стрельба — выбора у нас не было, и, понимая, что капитан, в сущности, прав, мы все же заставили его переменить решение. Он пробурчал, что подчиняется силе, за дальнейшее снимая с себя всякую ответственность.

Но время шло, а «Хриси» не двигалась с места. Наконец кто-то пошел выяснять, в чем дело, и оказалось, что машина в неисправности. Возле нее хмуро копошились два механика, сказавшие, что погнулся какой-то вал и раньше чем на следующий день они не надеются его исправить. Было совершенно очевидно, что в действительности они надеются на другое: что ночью в Ялту войдут красные. Мы дали им полчаса на починку машины, предупредив, что в случае неудачи по истечении этого срока один из механиков, по жребию, будет расстрелян.

Четверть часа спустя машина уже работала как новая и, отшвартовавшись, мы вышли в море. Во избежание дальнейших поломок, в машинное отделение были посажены два кадета с револьверами в руках и с приказанием не спускать глаз с механиков.

По Черному морю

Небо было покрыто густыми тучами, ветер не уменьшался, но, к счастью, и не крепчал. Баржу качало, четырехузловым ходом она медленно двигалась вперед, неуклюже вгрызаясь в темное и мрачное море. Теоретически возможного пятого узла, несмотря на все усердие наших «погонял», механикам так и не удалось выжать из машины. Было уже близко к полуночи, когда последние огоньки русского берега погасила даль, для большинства из нас навсегда. Но тогда о такой возможности никто не думал — мы были уверены, что покидаем Родину ненадолго, и среди кадет особого уныния не наблюдалось.

В битком набитых трюмах непривычные к качке люди вели себя весьма неаккуратно, обильно удобряя друг друга, ибо выбраться на верхнюю палубу было не так просто. Я предпочел остаться наверху и, отыскав себе местечко под перевернутой шлюпкой, забрался туда и уже собирался соснуть, когда меня неожиданно вызвали к директору.

— Ты, кажется, старый морской волк? — пошутил Дед, когда я предстал перед ним. — Служил во флоте?

— Так точно, ваше превосходительство. Последние семь месяцев я прослужил сигнальщиком на эскадренном миноносце «Беспокойный».

— А в рулевом деле и в компасе ты что-нибудь смыслишь?

— С компасом знаком хорошо, а с рулевым делом только теоретически. Между делами и походами, я окончил в Севастополе военную школу рулевых и сигнальщиков, курс у нас был почти общий.

— Вот и отлично, — обрадовался Дед. — Пойди-ка на мостик и посмотри, куда нас везут. Сможешь сообразить, если поглядишь на компас?

— Смогу, ваше превосходительство. Только сначала надо взглянуть на карту.

Карту мне нашли, и, прикинув по ней приблизительно румб на Константинополь, я поднялся на мостик. Тут тоже было много спавших или глазевших по сторонам кадет, а потому стоявший на руле грек не обратил на меня никакого внимания, когда я, с видом любопытствующего профана, приблизился и взглянул через его плечо на картушку компаса. Все обстояло благополучно, мы шли правильным курсом. Я доложил об этом директору.

— Ну, слава богу, — промолвил он. — Но все же надо поглядывать, команда тут очень подозрительная, не завезли бы к большевикам. Есть ли у нас еще кто-нибудь из моряков?

— Кадет Перекрестов{299} служил на крейсере «Генерал Корнилов». Правда, он был там комендором (артиллеристом), но о морском компасе представление имеет, это я знаю из разговоров с ним.

— Прекрасно, возьми его в помощь, и наблюдайте по очереди, чтобы, когда один спит, другой посматривал.

С трудом отыскав в человеческой каше Перекрестова, я сговорился с