Шрифт:
Закладка:
Мне в это время было около семнадцати лет, и я уже имел солидный боевой стаж. В начале 1920 года, после эвакуации Кавказского побережья, волею случая попал из армии во флот и теперь, едва возвратившись из крайне неудачного для нас десанта на Таманский полуостров, получил предписание немедленно отправляться в Ялту.
То, что после трех лет революционной бури и Гражданской войны сохранилось от моего, Петровского-Полтавского кадетского корпуса, я нашел в Орианде, в казарме Крымского конного полка. Там было человек двадцать воспитателей и преподавателей да несколько десятков кадет младших классов. Примерно столько же насчитывалось владикавказцев. Старшеклассников было еще очень мало, к моменту моего приезда из кадет первой роты (первая или строевая рота в кадетских корпусах включала кадет двух старших классов — шестого и седьмого) собралось не более двадцати человек.
Жизнь едва налаживалась, кормили впроголодь — преимущественно камсой и шрапнелью (камса — мелкая черноморская рыбешка; шрапнелью мы называли перловую крупу), спали мы на деревянных топчанах, укрываясь собственными шинелями. Учебных занятий еще не было. Малышей, чтобы поменьше хулиганили, воспитатели старались занять какими-то чтениями и повторениями, а нас, старших, ввиду нашей малочисленности, предоставили самим себе. Вообще в отношении кадет-фронтовиков в корпусе наблюдалась некая неуверенность. Мы приезжали с оружием (винтовки сдавали в цейхгауз, а револьверы и шашки оставляли), многие с Георгиевскими крестами и с не вполне залеченными ранами; вид и повадки у всех были независимые, и начальство явно затруднялось в обращении с нами и в выборе методов приведения нас в нормально-кадетское состояние.
И мы, пользуясь этим, что называется, прожигали жизнь с двух концов: днем до одури резались в преферанс и в подкидного дурака, а вечером, наведя красоту, отправлялись в сказочно прекрасный Ориандский парк или в Ливадию, ухаживать за местными барышнями. Впрочем, я нашел время и для того, чтобы нагнать пропущенное в области учебных занятий и благополучно сдать экзамены в седьмой класс.
С фронта между тем ежедневно прибывали кадеты всевозможных корпусов, и, когда их собралось несколько сот человек, нас перевели из Орианды в Массандру, где нашлось более обширное и удобное помещение. К этому времени наш Сводный корпус приказом генерала Врангеля был переименован в Крымский{297}, с установлением нового, общего для всех погона. Директором этого корпуса был назначен генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков{298}, в просторечьи Дед, прежде бывший директором Первого Московского.
Едва мы немного обжились в Массандре и собирались приступить к классным занятиям, пришла грозная весть о падении Перекопа и почти сейчас же — приказ спешно готовиться к эвакуации. Первую роту вооружили винтовками и предоставили в распоряжение ялтинского коменданта, для несения караульной службы в городе и для борьбы с начавшимися грабежами. Младшие кадеты помогали паковать корпусное имущество и перевозить его в порт.
Поначалу все шло благополучно, в соответствии с общим планом эвакуации. Корпусу отвели для погрузки пришедший в Ялту транспорт «Сарыч», на него уже успели погрузить часть имущества и младших кадет, когда в город пришли отступающие части конницы генерала Барбовича и «Сарыч» был передан им. Нас сгрузили, и корпус оказался в неопределенном, если не сказать — критическом положении. В порту в это время находился еще один транспорт, уже до отказа набитый людьми и вскоре ушедший, да пассажирский пароход «Константин», на который тоже грузилась конница Барбовича, вперемежку с ялтинской «знатью». Никаких иных транспортных средств не предвиделось, и не на шутку встревоженный Дед, Римский-Корсаков, отправился к заведующему эвакуацией генералу Драценко, чтобы выяснить судьбу корпуса. Для внушительности он взял с собою адъютанта и двух старших кадет, георгиевских кавалеров, вооруженных винтовками. Я был одним из них и присутствовал при этом драматическом разговоре.
— К сожалению, ничего не могу сделать, ваше превосходительство, — заявил генерал Драценко. — Эвакуируются десятки, если не сотни тысяч людей, и транспортов для всех не хватает. В моем распоряжении больше ничего нет.
— Но ведь эвакуация кадетского корпуса была предусмотрена. Мы получили приказ к ней готовиться, и транспорт нам был не только обещан, но и прислан.
— Я это знаю. Но неожиданно в Ялту отступили женские части, которые по плану эвакуации должны были грузиться в других портах. И согласно распоряжению штаба Главнокомандующего, я обязан обеспечить их транспортными средствами в первую очередь.
— Но не оставлять же здесь кадет! Вы не хуже меня знаете, какая участь их ожидает в этом случае. Прошу вас немедленно позвонить в штаб генерала Врангеля и добиться того, чтобы нам предоставили возможность эвакуироваться.
— Я уже звонил и докладывал обстановку. Ответили, что свободных транспортов нет, но обещали, что, если где-нибудь окажется недогруженный пароход или военный корабль, его в последний момент направят в Ялту. Будем надеяться на это.
— Мне нужна не надежда, а уверенность в том, что кадеты не будут брошены. Я за них отвечаю не только перед родителями, но и перед Россией, ибо никто не защищал ее с большей жертвенностью, чем они.
— Я вас понимаю и сочувствую вам, генерал. Но изменить существующее положение не в моей власти.
— Однако городскую публику, которая, оставаясь здесь, рискует гораздо меньше, вы грузите и для нее место нашли. А несколько сот таких вот мальчиков, — сказал багровый от возмущения Дед, указывая на нас рукой, — готовы оставить на расстрел! И это после того, как в самые трудные годы они не жалели для Родины ни крови, ни жизней. Сколько ты получил ранений, Каратеев?
— Три, ваше превосходительство!
— А ты, Вержбицкий?
— Двенадцать, ваше превосходительство!
Кадет Вячеслав Вержбицкий, в 1918 году тяжело раненный осколками снаряда в обе ноги, упал на улице города, в который уже ворвались красные. Мимоходом они его добивали — он получил три пули в голову, два сабельных удара и четыре раза был проткнут штыком. Нашей контратакой город был отбит, Вержбицкий чудом выжил и
