высшей, наиболее зрелой его стадии (впервые озвучена Брежневым в 1967-м, вошла в преамбулу Конституции 1977 г.). Соответственно, вся система общественных отношений стала рассматриваться под углом зрения соответствия «критериям зрелости». Началась обычная российская подгонка действительности под желаемую схему. По словам историка Е. Ю. Зубковой, «если проследить развитие основного потока нашей общественно-политической литературы с конца 1960-х гг., нетрудно заметить, как постепенно «мельчали» недостатки, «исчезали» трудности, растворялась связь между понятиями «антагонизм» и «социализм», зато росли «успехи» и «достижения». А когда грянул август 1968 г., победа консервативных сил стала очевидна даже оптимистам. По словам сотрудника Твардовского Александра Кондратовича, «Более мрачного года, чем 68-й, я не знаю. Был 37-й, но он был скрыт для многих. Был 52-й, но 53-й унес Сталина, и забрезжила надежда. 68-й – крах последних иллюзий и надежд».

Какие же обстоятельства мешали реальному реформированию общества? Партийно-государственная номенклатура, сосредоточив в своих руках всю полноту экономической и политической власти, не была заинтересована в сколько-нибудь серьезных переменах. Отсутствовали уничтоженные еще в 20–30-х гг. самоорганизующиеся социальные механизмы, способные составить альтернативу государственной монополии на власть и собственность: рыночное саморегулирование, многообразие форм общественного самоуправления и т. п. Массовые репрессии и идеологическая обработка общественного сознания способствовали складыванию у миллионов советских людей не только конформистского подхода к окружающим их порядкам, но и консерватизма, основанного на боязни проявить политическую инициативу. Примитивизация представлений о социализме при Сталине вела к такому его восприятию, когда за лозунгом коллективизма не оставалось места для соблюдения прав и интересов конкретной человеческой личности. Даже в школьных букварях обязательно подчеркивалось, что Я – последняя буква алфавита. Идея уравнительности на деле оборачивалась равенством в нищете (но при сохранении невиданных льгот и привилегий для партийно-государственной элиты). Все это сформировало у большинства советских людей представление о том, что социализм может быть только таким и терпеть надо ради светлого будущего, если не собственного, то хотя бы детей и внуков. Как пелось в популярной песне, «жила бы страна родная, и нету других забот».

После снятия Хрущева новое руководство (первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, Председатель Совета министров Алексей Косыгин, председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный) выступило за проведение экономической реформы. Это была очередная попытка добиться стимулирования промышленного и сельскохозяйственного производства без изменения основ административно-командной системы управления и отказа от внеэкономического принуждения. О таковых устремлениях еще М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «Ищут путей, как бы превратить убыточное хозяйство в доходное, не меняя оного».

Реформа началась в марте 1965 г., когда были приняты меры по решению социальных проблем села, частичному использованию экономических методов управления, повышению закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию. Однако главный акцент в политике на селе был все же сделан на повышении роли Министерства сельского хозяйства в планировании и руководстве производством, а также увеличение капиталовложений и списание долгов колхозов.

Тем не менее в результате реформы уже в 1970 г. совокупная рентабельность совхозного производства составила 22 %, а колхозного – 34 %. Однако по мере свертывания линии на развитие внутренних стимулов крестьянина к труду, даже несмотря на многомиллиардные вливания (в 1966–1980 гг. в сельское хозяйство было направлено около 400 млрд рублей капиталовложений), уже к началу 1980-х колхозы и совхозы оказались в целом убыточными. Отставание социальной сферы на селе усилило отток населения в города. Введение стабильных денежных окладов колхозникам привело к росту индифферентности, падению стимулов к труду. В результате за 25 лет (1964–1988) освоенная пашня сократилась на 22 млн гектара. Потери сельскохозяйственной продукции составляли от 20 до 40 % от урожая. Страна столкнулась с серьезными перебоями в продовольственном снабжении.

В сентябре 1965 г. партийное руководство объявило о реформе в промышленности. Подготовленная на основании предложений харьковского экономиста Е. Г. Либермана, она предполагала изменения в планировании и усиление экономического стимулирования промышленного производства. Было сокращено до минимума число директивно планируемых показателей. Наряду с сохранением жестких нормативов по валовому объему выпускаемой продукции были введены и новые показатели, призванные обеспечить ее качество. Для экономического стимулирования производителей было разрешено оставлять в распоряжении предприятий часть доходов, которая делилась на три фонда. Это был фонд материального поощрения, фонд социально-культурного и бытового развития (строительство жилья, клубов, пансионатов и др.), фонд самофинансирования производства. Вводилась и практика корректировок плановых заданий снизу самими предприятиями. Директивные же органы были лишены права менять план в ходе его реализации. В то же время был восстановлен отраслевой принцип управления промышленностью, расширены права министерств, что полностью сохранило ведомственную управленческую вертикаль и входило в неизбежное противоречие с декларированной «самостоятельностью» предприятий. На новом витке повторилось старое противоречие нэповских времен – между «командными высотами» и частными интересами предприятий и их работников.

Но даже такая половинчатая реформа дала неплохие результаты – в годы восьмой пятилетки (1966–1970) среднегодовые темпы прироста национального дохода выросли с 6,5 до 7,7 %, а темпы роста производительности труда увеличились с 6 до 6,8 % (по данным экономиста Г. И. Ханина).

Однако, не успев развернуться, реформа начала выхолащиваться тем крылом в высшем партийно-государственном руководстве, которое опасалось даже частичного перехода к рыночным отношениям и выступало за сохранение без изменений существующей системы управления экономикой. Шансы этой части руководства на победу были выше, так как ее возглавлял набиравший силу Леонид Брежнев.

Работник аппарата ЦК КПСС Федор Бурлацкий позже вспоминал: «В аппарате пересказывали слова Брежнева по поводу доклада Косыгина на сентябрьском пленуме 1965 года: «Ну что он придумал? Реформа, реформа… Кому это надо, да и кто это поймет? Работать нужно лучше, вот и вся проблема».

Победа его линии на свертывание реформы стала очевидной после поражения Пражской весны 1968 г., когда попытки придать «второе дыхание» социализму в Чехословакии с использованием рыночных механизмов вылились в массовое движение за общественное обновление и вызвали испуг не только у консерваторов в Коммунистической партии Чехословакии, но и у советского руководства. Экономическое реформирование в СССР после этого пошло на убыль, а вслед за этим поползли вниз и экономические показатели: среднегодовые темпы прироста национального дохода с 7,7 % в годы восьмой пятилетки упали до 3,5 % в 1981–1985 гг.

Руководство пыталось объяснить такое положение исключительно объективными факторами. Например, неблагоприятной демографической ситуацией и снижением удельного веса трудоспособного населения (что делало невозможным в условиях продолжения экстенсивного развития экономики обеспечивать ее потребности в рабочей силе). Или истощением традиционной сырьевой базы (прежде всего топливно-энергетической), резким удорожанием добычи и перевозки сырья, физическим износом и моральным старением оборудования (сохранившегося еще с 1920–1930-х гг.), значительным увеличением военных расходов и т. д. Все эти обстоятельства действительно негативно сказывались на развитии экономики СССР.

Но не менее важной причиной ее плачевного состояния был кризис самой «социалистической организации труда». Академик Татьяна Заславская в начале 1980-х гг. прямо заявила о том, что главная причина экономических неудач коренится в неспособности существующей системы обеспечить эффективное использование