к процветанию и социальной гармонии, советский коммунизм основывался на полном уничтожении частной собственности и замене ее всеобъемлющей государственной собственностью. На практике этот вызов идеологии частной собственности в конечном итоге укрепил ее. Драматический провал коммунистического эксперимента в Советском Союзе (1917-1991) стал одним из самых мощных факторов, способствовавших возвращению экономического либерализма с 1980-1990 годов и развитию новых форм сакрализации частной собственности. Россия, в частности, стала символом этого разворота. После трех четвертей века, в течение которых Россия была страной, отменившей частную собственность, теперь она стала домом для новых олигархов, владеющих офшорным богатством, то есть богатством, хранящимся в непрозрачных организациях со штаб-квартирами в зарубежных налоговых гаванях: в игре в глобальное уклонение от налогов Россия стала мировым лидером. В целом, посткоммунизм в его российском, китайском и восточноевропейском вариантах стал сегодня лучшим союзником гиперкапитализма. Он также вдохновил новый вид разочарования, всепроникающее сомнение в самой возможности справедливой экономики, что поощряет идентичное разъединение.

Мы начнем с анализа советского случая, особенно причин провала коммунизма и неспособности представить себе какую-либо форму экономической или социальной организации, кроме гиперцентрализованной государственной собственности. Мы также изучим клептократический поворот российского режима после падения коммунизма и его место в глобальном росте налоговых убежищ. Затем мы рассмотрим пример Китая, который воспользовался неудачами СССР и Запада для создания динамичной смешанной экономики, с помощью которой он смог наверстать упущенное при маоизме. Кроме того, китайский режим поднимает фундаментальные вопросы для западных парламентских демократий. Однако ответы, которые он предлагает, требуют такой степени непрозрачности и централизма, которые несовместимы с эффективным регулированием неравенства, порождаемого частной собственностью. Наконец, мы рассмотрим посткоммунистические общества Восточной Европы, их роль в трансформации европейского и глобального режима неравенства, а также то, как они раскрывают двусмысленности и ограничения экономической и политической системы, действующей в настоящее время в Европейском Союзе.

Можно ли захватить власть без теории собственности?

Изучать опыт советского коммунизма (1917-1991) сегодня - это, прежде всего, пытаться понять причины его драматического провала, который до сих пор тяжким грузом лежит на любой новой попытке задуматься о том, как можно преодолеть капитализм. Советский провал также является одним из основных политико-идеологических факторов, ответственных за глобальный рост неравенства в 1980-х годах.

Причин этой неудачи много, но одна из них очевидна. Когда большевики пришли к власти в 1917 году, их план действий не был столь "научным", как они утверждали. Было ясно, что частная собственность будет отменена, по крайней мере, когда речь идет об основных промышленных средствах производства, которых в России в то время было относительно мало. Но как будут организованы новые отношения производства и собственности? Что будет сделано с мелкими производственными единицами, с торговым, транспортным и сельскохозяйственным секторами? Как будут приниматься решения и как будет распределяться богатство гигантским государственным аппаратом планирования? В отсутствие четких ответов на эти вопросы власть быстро стала сверхперсонализированной. Когда результаты не соответствовали ожиданиям, нужно было найти причины и назначить козлов отпущения, что привело к обвинениям в измене и капиталистическом заговоре против коммунистического государства. Затем режим прибег к чисткам и тюремным заключениям, которые в определенной степени продолжались вплоть до его падения. Легко провозгласить отмену частной собственности и буржуазной демократии, но гораздо сложнее (и интереснее) составить подробный план альтернативной политической, социальной и экономической системы. Эта задача не является невыполнимой, но она требует обсуждения, децентрализации, компромисса и экспериментов.

Моя цель - не обвинить Маркса или Ленина в провале Советского Союза, а просто заметить, что до захвата власти в 1917 году ни они, ни кто-либо другой не представляли себе решения важнейших проблем, связанных с организацией альтернативного общества. Конечно, в "Классовой борьбе во Франции" (1850) Маркс предупреждал, что переход к коммунизму и бесклассовому обществу потребует фазы "диктатуры пролетариата", во время которой все средства производства должны перейти в руки государства. Термин "диктатура" вряд ли был обнадеживающим. Но в действительности эта формула ничего не говорила о том, как должно быть организовано государство, и очень трудно сказать, что посоветовал бы Маркс, если бы дожил до революции 1917 года и ее последствий. Что касается Ленина, то мы знаем, что незадолго до своей смерти в 1924 году он выступал за Новую экономическую политику (НЭП), которая предусматривала длительный период опоры на регулируемую рыночную экономику и частную собственность (даже если способы регулирования оставались в значительной степени неопределенными). Иосиф Сталин, опасаясь всего, что могло бы замедлить процесс индустриализации, решил избежать этих сложностей: в 1928 году он прекратил НЭП и приказал немедленно провести коллективизацию сельского хозяйства и ввести полную государственную собственность на средства производства.

Абсурдность нового режима стала совершенно очевидной в конце 1920-х годов, когда правительство перешло к уголовному преследованию независимых работников, которые не вписывались в стандартные категории, но, тем не менее, были необходимы для городской жизни и советской экономики. Среди лишенных гражданских прав (включая право голоса и, прежде всего, право на паек, который затруднял выживание) были не только представители старых царских военных и духовенства, но и все, кто "получал доход от частной торговли или оптовой деятельности", а также все, кто "нанимал рабочего с целью получения прибыли". В 1928-1929 годах около 7 процентов городского и 4 процентов сельского населения были внесены в так называемые списки "слушателей" за занятие запрещенной деятельностью. На практике эта мера была направлена против целой группы извозчиков, продавцов продуктов, ремесленников и торговцев.

В своих заявлениях о реабилитации, связанных с бесконечной бюрократической бумажной волокитой, эти люди описывали свою "маленькую жизнь" и скудное имущество - не более чем лошадь с телегой или скромный продуктовый ларек - и выражали недоумение по поводу того, что они стали мишенью режима, который они поддерживали и о прощении которого молили. Абсурдность ситуации проистекала из того факта, что очевидно невозможно организовать город или общество исключительно из настоящих пролетариев, если под "пролетарием" понимать рабочего на крупном заводе. Людям нужно есть, одеваться, передвигаться, находить жилье, а для всего этого требуется большое количество рабочих в производственных подразделениях разного размера, иногда совсем небольших, которые могут быть организованы только достаточно децентрализованно. Общество зависит от знаний и стремлений каждого человека и иногда требует небольших предприятий, финансируемых частным капиталом и нанимающих горстку работников.

Конституция СССР 1936 года, принятая в то время, когда считалось, что эти девиантные практики были окончательно искоренены, ввела "личную собственность" наряду с "социалистической собственностью" (под которой понималась государственная собственность, включая колхозы и кооперативы, строго контролируемые государством). Но личная собственность состояла исключительно из имущества, приобретенного на доходы от своего труда, в отличие от "частной