них были молодыми дворянами возраста самого Ричарда II: такие, как Ральф Стаффорд, пятнадцатилетний сын графа Стаффорда, который, вероятно, был ближе всех к королю до своей преждевременной смерти в 1385 году; или шестнадцатилетний Томас Моубрей, впоследствии граф Ноттингем. Более значительным, поскольку он был более амбициозным, чем эти двое, и более зрелым, был Роберт де Вер, граф Оксфорд, который в 1381 году поехал с Ричардом II в Майл-Энд и вскоре стал его неразлучным спутником. Эти и другие молодые люди подпитывали самоуверенность короля и с удовольствием принимали почести и подарки из его рук.

Отношения между короной и дворянством были критически важны для политической стабильности позднесредневековой Англии и во многом зависели от равномерного распределения покровительства короны. Использование этого покровительства для укрепления власти и богатства горстки привилегированных лиц и их приближенных неизбежно создавало врагов среди других знатных дворян, лишенных королевской благосклонности. В 1380-х годах эти обиды с особой горечью разгорались в груди дяди Ричарда, амбициозного и напористого графа Бекингема. Один из самых знатных людей в королевстве по праву рождения, Бекингем был обречен бессильно наблюдать за тем, как его мнение игнорируется, а претензии меньших людей на щедрость Ричарда II удовлетворяются с оскорбительным изобилием. По разным причинам настроения королевского окружения также привели к постепенной изоляции Джона Гонта. К 1382 году он остался почти в полном одиночестве. Его огромное богатство сделало ненужным для него заключение союзов со своими коллегами-магнатами. Сами его личные качества отталкивали от него людей. Как заметил один проницательный современник, английская знать боялась и завидовала "огромной власти, верным суждениям и выдающемуся уму" Джона Гонта[665]. Нигде этот страх и зависть не ощущались так сильно, как в ближайшем окружении Ричарда II. Пока король жил в тени Гонта, он не мог по-настоящему царствовать. Изоляция Ричарда II от современников и его эмоциональная нестабильность не позволяют выделить какую-либо последовательную линию в его поведении, но его периодические вспышки гнева против дядей стали более частыми и более жестокими.

* * *

В конце сентября 1382 года французский двор покинул Париж и двинулся на юг в направлении Орлеана, места сбора армии для похода в Аквитанию. Примерно в это же время начали поступать сообщения об интенсивных дипломатических контактах Англии и Фландрии. Людовик Мальский имел своих агентов среди фламандской общины в Лондоне. По крайней мере, некоторые из встреч фламандцев с английскими агентами происходили в Брюгге, многонациональном городе, где мало что оставалось тайной надолго. В Монтаржи, дворце удовольствий Карла V к востоку от Орлеана, собрался королевский Совет, чтобы рассмотреть последствия этих сообщений. В некоторых отношениях дебаты были похожи на те, что состоялись в Вестминстере тремя месяцами ранее. Герцог Бургундский, который до сих пор был вынужден соглашаться с южной стратегией Совета, теперь серьезно опасался за наследство своей жены во Фландрии. Он ратовал за вмешательство Франции в дела графства в поддержку Людовика Мальского и убеждал присутствующих в том, что сеньор должен поддерживать своего вассала. Тем, кто вспомнил о прошлых изменах Людовика, он ответил, что граф готов загладить свою вину и служить королю, как подобает. Его слушатели оставались скептиками и не желали менять уже утвержденные планы. На данный момент над герцогом довлело общее мнение окружающих. Совет считал, что лучшим вариантом будет отправить во Фландрию комиссию советников, чтобы попытаться предложить условия соглашения Генту и договориться с Людовиком Мальским. Сбор армии в Орлеане был отложен до прояснения ситуации. Но советники короля, согласно наиболее авторитетному отчету, приняли твердое решение, продолжать реализацию своего первоначального плана нападения на англичан на юго-западе[666].

Когда 8 октября 1382 года Парламент собрался в Вестминстере, вступительную речь произнес новый канцлер, епископ Лондона Роберт Брейбрук. Брейбрук был удобной фигурой, не обладавшей парламентскими навыками своего предшественника. Его неубедительное выступление, очевидно, было расценено как не соответствующее ситуации, поскольку за ним последовала пламенная речь в Белом зале Джона Гилберта, епископа Херефорда. Англия, сказал Гилберт, никогда еще не была в такой опасности и без энергичных мер королевство останется "на грани завоевания оставленное на милость врагов, а нация и язык Англии будут полностью уничтожены". Два благородных пути предлагали спасение от окружающих опасностей, каждый из которых был благословлен Папой Римским и обеспечен индульгенциями крестоносцев. Фландрский путь, предложенный епископом Норвича, представлял собой прекрасный и широкий путь во Францию, дающий возможность нанести серьезный урон врагу в союзе с фламандскими городами при условии, что эти усилия будут поддерживаться достаточно долго. С другой стороны, Португальский путь открывал перспективу полного окончания войны, поражения врагов Англии и воцарения Джона Гонта на кастильском троне. Не было лучшего способа окончательно решить вопрос с Францией. Герцог, по словам Гилберта, был готов направить в Испанию армию из 2.000 латников и 2.000 лучников. Расходы составили бы 43.000 фунтов стерлингов при условии, что солдатам будет выплачиваться двойная ставка жалования и что кампания продлится шесть месяцев. Эта сумма, по предложению Гилберта, первоначально должна была быть собрана за счет налогов. Но при условии, что Гонт победит, вся эта сумма будет выплачена со временем из доходов с его владений в Англии.

Сам факт проведения подобных дебатов свидетельствовал о полном параличе королевского Совета. Не было прецедента, чтобы важное стратегическое решение такого рода выносилось на рассмотрение обеих Палат Парламента. Результатом стал тупик. В Палате Лордов возобладало мнение Джона Гонта. Пэры считали, что армия в 4.000 человек недостаточно велика, но они приняли аргумент, что Португальский путь может решить исход войны с Францией. Они также считали, что необходимо прийти на помощь графу Кембриджу. Очевидно, они имели совершенно нереалистичное представление о положении Кембриджа. Палата Общин придерживалась другого мнения. С некоторой тревогой, помня о восстании 1381 года, они проголосовали за субсидию в размере одной десятой и пятнадцатой от движимого имущества, предложив способы уменьшить долю бремени, которое несло крестьянство. Хотя Палата Общин не ограничивала использование средств, она ясно дала понять, что предпочитают Фландрский путь. Автономия Фландрии, по их словам, была существенным интересом для Англии и кроме того, ее было легче поддержать силой оружия. Экспедиционная армия отправилась бы по более короткому морскому пути, а привлекательность участия в крестовом походе стала бы мощным фактором, способствующим вербовке как англичан, так и иностранцев. И в конце концов это обошлось бы намного дешевле, а косвенные выгоды были бы получены и на других фронтах. Английское вторжение во Фландрию заставило бы французское правительство отменить свои планы по захвату Гаскони и удержало бы его от оказания военной помощи Кастилии[667].

Палата Общин была более реалистична в своей оценке стратегического положения, чем лорды, но ни одна из Палат Парламента не рассчитывала на скорость реакции со стороны французов. В первых числах октября 1382 года комиссары, которых французский королевский Совет назначил для переговоров с фламандцами, прибыли в Турне. Это была