Шрифт:
Закладка:
Внизу, на седловине, послышался дробный стук. Это пронеслось по каменистой россыпи стадо снежных баранов. И, по странному совпадению, почти тотчас же на Голец налетел ветерок и обдал Григория Анисимовича, Тишкина и Алю ледяной пылью.
— Вот вам и первая ласточка, — сказал Тишкин.
Сняв брезент, они вынули из ящиков теодолит, установили его на туре, тут же поудобнее поставили хронометр, подключили аккумуляторы освещения.
Аля присела на один из ящиков, плотнее закуталась в полушубок, подняла повыше воротник, раскрыла журнал, взяла в руку остро оточенный карандаш.
— Начнем, пожалуй, — сказал Тишкин и прильнул к окуляру зрительной трубы.
И вновь снизу налетел легкий, но очень холодный, словно родниковая вода, ветерок…
Тишкин выискивал в ночном небе заранее намеченные с помощью специальных таблиц звезды и по хронометру, с точностью до десятых долей секунды, определял, в какой именно момент времени они появляются в поле зрения трубы инструмента. (На самом деле конечно звезды стоят неподвижно. Вращается наша планета.) Аля записывала цифры, которые он ей диктовал.
Эта работа требовала не только напряженнейшего внимания, но и очень умелого обращения с таким сложным и чутким прибором, как большой универсальный теодолит.
На каждую звезду следовало навести трубу инструмента несколько раз, выполнить, говоря языком геодезистов, необходимое число приемов и повторений. Если мешали облака или туман, наблюдения затягивались на много ночей. Так и получилось на этом пункте.
Тишкин и Аля работали, не прерываясь ни на минуту. Ветер тем временем усиливался, становился ледяным. Спасаясь от стужи, Аля пригнулась к земле как можно ниже, дышала на руки, в перерывах между отсчетами прятала их в рукава полушубка, в мохнатые варежки. Трудней было Тишкину. Он в полный рост стоял у тура, на самом пронизывающем сквозняке, прильнув глазом то к окуляру зрительной трубы, то к окуляру левого и правого микроскопов для отсчета делений, и легкими точными движениями ничем не защищенных от холода пальцев осторожно поворачивал микрометренные винты инструмента.
Снизу начал доноситься гул тайги. Теперь уже казалось, ветер налетал на Голец сразу со всех сторон, сталкивался над его вершиной и устремлялся вверх, в прозрачную, сверкающую от множества звезд темноту.
Очередной порыв этого ледяного ветра вдруг обдал их колючим снегом.
Григорий Анисимович удивленно поежился: откуда снег? В небе ни облачка!
Снежный залп повторился.
— Все! — крикнул Тишкин. — Аля! Идите скорее в палатку! Печку! Чай! Мы тоже придем!..
Григорий Анисимович понял: Тишкин настолько замерз, что его пальцы перестали чувствовать винты инструмента. Это и заставило его так неожиданно прервать работу.
Аля убежала вниз. Спрятав теодолит и хронометр в ящики, укрыв их брезентом, привалив камнями, Тишкин и Григорий Анисимович тоже пошли к палатке, с трудом преодолевая сопротивление ветра, который стал теперь особенно порывистым. Он едва не валил с ног. И при всем том воздух оставался совершенно прозрачным, звезды казались близкими-близкими, и их высыпало столько, словно все они, сколько их ни есть во Вселенной, собрались в эту ночь над Становым хребтом. За многие годы своих экспедиционных скитаний Григорий Анисимович ни разу еще не сталкивался с таким удивительным явлением природы.
Наконец они тоже забрались в палатку, изнутри хорошенько привалили камнями ее борта. И хотя снаружи по-прежнему раздавался вой ветра, а временами и грохот обвалов, тут, за брезентовыми стенками, быстро согрелись и отдохнули.
Тишкин после первой же кружки крепкого чая вопросительно взглянул на Григория Анисимовича:
— Вы очень устали?
— Я? — удивился Григорий Анисимович.
Тишкин продолжал:
— Давайте выложим возле тура каменную стенку. Пусть невысокую! Хоть сколько-нибудь отгородимся от ветра и попробуем наблюдать…
Григорий Анисимович взглянул на него с нескрываемым восхищением: так вот, оказывается, из-за чего Тишкин прервал работу! Вовсе не из-за того, что замерзли пальцы: инструмент вздрагивал под порывами ветра. Звезды «плясали» в трубе!
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо!.
Они решили, что Аля пока не пойдет с ними, а останется в палатке и будет поддерживать в печурке огонь.
Когда они выбрались наружу, ветер с яростью набросился на них. Он стал еще более резок и холоден, чем прежде, и мгновенно выдул из их одежды тепло. Колючие ледяные кристаллики стегали по лицу, по глазам.
Пригнувшись, цепляясь руками за выступы скал, поддерживая друг друга, они поднялись на вершину Гольца и, выбирая большие плоские камни, начали выкладывать возле тура защитный барьер.
Это была очень нелегкая работа, им казалось, что длилась она до бесконечности долго. Каждое движение требовало громадного физического усилия: против ветра — чтобы преодолеть его сопротивление, по ветру — чтобы устоять на ногах, не дать себя столкнуть вниз, к подножию Гольца.
Стенку они все же выложили. Невысокую, полукольцом охватывавшую тур. Полностью защитить от ветра она не могла, но ослабляла его самые злые порывы. Укрывшись за этим барьером, можно было даже не кричать во всю мочь, пересиливая рвущиеся в уши свист и рев, а сравнительно спокойно переговариваться.
Они вернулись в палатку, оттерли обмороженные на ветру щеки, выпили по кружке крепкого чая и снова, уже втроем, возвратились на вершину Гольца.
Холод и ветер стали еще злее, но когда части теодолита вынули из ящиков и воедино собрали и установили на туре, взглянув в окуляр зрительной трубы, Тишкин удовлетворенно показал большой палец — работать было можно.
Аля записывала, Григорий Анисимович помогал то ей, то Тишкину. Отсчеты следовали один за другим. Так прошли четверть часа, потом еще столько же…
Первой взмолилась Аля: окоченев от стужи, она уже не могла писать. Карандаш не слушался ее, вместо цифр получались каракули.
Григорий Анисимович взял в свои руки журнал, но тут и сам Тишкин, локтем заслоняя лицо от острых, как стекляшки, снежинок, сквозь вой ветра отрывисто проговорил, что больше «не чувствует инструмента».
Уложив хронометр и теодолит в ящики, они все трое побежали к палатке. Ветер налетел на них, грозя сбросить вниз, в пропасть, туда, где гудела растревоженная непогодой тайга.
Приблизившись к лагерю, они при свете звезд увидели, что палатки нет. Вместо нее на самом краю площадки, уже наполовину свесившись с уступа, белеет полотнище. Они сразу все поняли: ветер оборвал растяжки и завалил палатку набок. Еще немного — и все их имущество будет сброшено вниз!..
Когда палатку подняли, укрепили, затопили печурку и внутри брезентового домика стало теплеть, обессиленно опустившись на спальный мешок, Тишкин сказал:
— Часа на передышку, думаю, хватит. Отогреемся и — наверх… Всего два приема осталось, — добавил он, будто оправдываясь, укрылся с
