— У меня не было первой мысли,— признался я.

— Ну, может быть, вторая? — игриво и нервно спросил он.

— А откуда вы считаете? — поинтересовался я.

— Стоп! — крикнул с бородкой и подбежал ко мне: — Послушайте, гражданин Сухоногов! Вы же совершили красивый поступок! И отвечайте красиво, просто, ясно, без вопросов. Все сначала!

Мне так захотелось к ребятам в цех, что, были бы силы, встал бы и ушел. Но сил не было, потому что меня записывали для многомиллионных зрителей.

— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, кото­рый нашел пятьдесят тысяч рублей? — криво улы­баясь, спросил корреспондент и, не дав мне ответить насчет того, что это я тот самый, быстро продолжил: — Вы отнесли деньги в милицию, не так ли? — И опять, не дав мне ответить, так ли, не так ли, разъяснил: — А ведь на эти деньги можно купить автомобиль, дачу, цветной телевизор...

— Думаете, зря отнес? — спросил я, не понимая, чего он от меня добивается при многомиллионной аудитории.

Корреспондент замолчал, видимо обдумывая, зря отнес или не зря.

— Пельменей можно было купить, — вставил я, потому что их очень люблю. — Сто тысяч пачек.

Корреспондент как-то егознул на стуле, будто сел на воду.

— Вы хотите сказать — пианино? — беззвучно прошептал он, бетонно затвердевая лицом. Не знаю, чем ему не понравились пельмени.

— Отгадайте загадку, — предложил я, вспомнив, что бородатый рекомендовал говорить с юморком: — Стоит корова, орать готова. Что это по-вашему?

Корреспондент беспомощно глянул по сторонам и сделался каким-то пятнисто-зеленоватым, как сыр рокфор. Еще бы: эту загадку у меня никто не отгады­вал.

— Лошадь, — предположил он, со страхом рассма­тривая меня, будто перед ним оказалась та самая корова, орать готова.

— Не угадали, — сказал я.— Пианино.

У нас образовалась пауза: или он уже все узнал, или я своей загадкой сбил его с панталыку. Из-за ап­парата, похожего на громадную мясорубку, выглянул с бородой и показал ему кулак. А может, мне. Но корреспондент сразу ожил — значит, ему — и звучно спросил:

— А что сказали ваши родственники, знакомые, товарищи? Например, что сказала ваша жена?

— Дурак, сказала.

— Стоп! — бабьим голосом крикнул бородатый, по­тряхивая ею, как мочалкой на веревке. — Гражданин Сухорёбров, это невозможно! Давайте сюда Текусту!

Я уставился на громадную мясорубку: все-таки с машиной дело иметь лучше, современные машины поумней людей бывают. Я смотрел на мясорубку, по­этому обомлел, когда увидел расписанную красавицу, которая сидела на месте корреспондента и смотрела на меня с таким же интересом, с каким я смотрел на мясорубку. Я их в метро-то смущаюсь — не мясорубок, а расписанных красавиц. Здесь, перед многомиллионной аудиторией, под игриво-карим взглядом Текусты, перед ее карминными губами, перед ней, в общем, кровь с паром бросилась мне в лицо и голову — они и раньше бросались, но теперь как-то по-особенному, с температурой. Видимо, я жутко покраснел. Стояла напряженная тишина: она наверняка забыла, о чем меня спрашивать, пораженная моей обваренной фи­зиономией. И тогда громким шепотом я подсказал:

— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, кото­рый нашел пятьдесят тысяч рублей?

— Стоп! — рявкнул бородатый, и я увидел перед глазами его окончательно съехавшую на щеку бород­ку.— Гражданин Сухорылов!

Ну, думаю про себя, Сухорылова стерплю, а если назовет Сухомордовым, то не стерплю.

— Гражданин Сухорожев! Можете вы мне запро­сто, без телезрителей сказать, почему вы не взяли деньги себе?

— Потому что они чужие, — запросто сказал я и добавил: — В моей бригаде так бы сделал каждый. Честность не подвиг, а просто честность.

— Вот! — крикнул режиссер так, что у Текусты подпрыгнул парик. — Вот так и скажите зрителям! Просто, не волнуясь. Скажете?

— Могу, — согласился я, хотя подумал, что зри­тели это и без меня знают.

— Начали! — приказал бородатый.

Я кашлянул в кулак, глянул в мясорубку и начал говорить:

— Товарищи телевизионные граждане! Конечно, на пятьдесят тысяч я бы мог купить сто тысяч пачек пельменей. А зачем: в холодильник они не влезут, а сразу не съешь. Хотя две пачки могу, а после работы могу и три. Да всех пельменей все равно не купить, мясокомбинат еще наделает. Вот сарделек за рупь сорок пять...

— Стоп!

— Благодарю за внимание, — буркнул я мясоруб­ке, соскользнул со стула, опустился на четвереньки, прошмыгнул между ножками, потом под онемевшей Текустой, через провода, трансформаторы, юпитеры, по лестнице, на улицу — и по асфальту на четвереньку. — Гражданин Сухорылов!

Зато мне все дорогу уступали.

Усреднение

Критик Поветров дал в журнал большой критиче­ский обзор современной прозы. Для всех писате­лей он нашел теплые слова. Если же и прорывалась иногда суровая нотка, то она была столь тактичной, что и не прорывалась. Дойдя до Постаментова, кри­тик не удержался от великих слов, ибо он ему дей­ствительно нравился. Поветров написал буквально следующее: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину талантливого Постаментова повергла каж­дого из нас в священный трепет».

Знакомый Поветрова, тоже критик, просмотрел ру­копись:

— Возвеличиваешь. Сейчас не модно. Замени «та­лантливого».

Поветров же остался при своем мнении и был при нем сутки, пока не подошло время сдавать рукопись. Тогда без ущерба для Постаментова он заменил «та­лантливого» на «способного».

— Голубчик, — сказал главный редактор. — Вы пи­шете, что Постаментов способный. А разве другие не способные? Наш писатель весь способный, нормаль­ный, И Постаментов небось нормальный. Ведь нор­мальный?

— Нормальный,— зыркнул глазами Поветров.

— Так и напиши — нормального Постаментова. Стиль кое-где архаический: «священный трепет». Про­сто «трепет».

Поветров еще зыркнул, опасаясь уже за весь об­зор.

— Остальное пойдет, — улыбнулся редактор.

Критик ушел довольный, ибо одолел врага с не­значительными потерями...

— Дядя Ваня, тут описка — «нормального Поста­ментова», — сказал ученик наборщику.

— Ох, — простонал дядя Ваня, который принял две таблетки от головной боли. — Набери «ненормаль­ного», и будет нормально.

— Как же «ненормального»?

— Ох, это, наверное, дружеские шаржи...

Когда Поветров получил журнал, то он прочел: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину ненормального Постаментова повергла каждого из нас в трепет». Он тоже затрепетал, а когда вбежал в ре­дакцию, то трепет перешел в дрожь.

— Хочу вас огорчить, — сразу