М-да. А я-то решила, тулахчане хорошо меня приняли…

— Хорошо, — усмехнулась я, — постараюсь не напугать деревенских своим проклятием.

Повитуха улыбнулась и открыла мне дверь во двор, где разговаривали ее муж Рис и Лесли. Они повернулись к нам, и на них пролился свет из дома, осветив слегка покрасневшие от холода лица.

Я вышла к Лесли, а Рис, мазнув по мне любопытным взглядом, спросил у жены:

— Потолковали?

— Угу. Проводишь девочек? А то темно совсем стало, а сегодня день казни.

— Не надо, сами дойдем, — сказала Лесли.

— Рис, проводи, — велела Иннис, и, пожелав нам доброй ночи, вернулась в дом.

Так, обратно после «врачебного приема» нас повел супруг здешней «докторицы». В деревне и в самом деле стало очень темно, настолько, что, казалось, темень поглощает свет от соседних дворов и дальние огни у колодца и храма. Я взглянула в небо, на котором и звезды словно бы постепенно гасли, не в силах конкурировать с густым мраком тулахской ночи.

Редландия заслуженно слывет красивой, но особенно ценят ее побережье, изрезанное скалистыми бухтами, нагорье с его прекрасными видами, а также идиллические пейзажи долинной части, где живут Вассы. А Тулах – это не про красоту, это громадный зловещий лес и болота; иногда графа Тавеншельда, в чьем графстве по большей части и лежит Тулахский лес, называют «Лесным каэром».

Лесли наверняка не терпелось расспросить меня, что Иннис сказала, но рядом шел Рис, так что она помалкивала. Оттого становилось еще жутче идти в темноте, и на меня снова наползли какие-то дикие, совершенно не подчиняющиеся логике страхи насчет покойников в ночи. И опять я задумалась над тем, какая оказия заставила меня после смерти проснуться аж в другом теле и другом мире. Если бы я больше интересовалась эзотерикой, то, наверное, могла бы состряпать хоть одну теорию…

Да что же это такое? Что за странное настроение напало на меня?

— Не думала я, что у вас такая молодая и красивая повитуха в деревне, — сказала я, чтобы отвлечься в разговоре.

— А что такого? — отозвалась Лесли. — Она с малолетства свое ремесло еще изучила. Или надо быть горбатой и старой, чтобы лечить?

Рис рассмеялся:

— А я когда ее на ярмарке в Вирринге впервые увидел, тоже поверить не мог, что такая красотка – повитуха. И что пойдет за меня, если посватаюсь, — простодушно добавил мужчина.

— Чего бы за тебя не пойти? Всем ты у нас хорош, и вон как деревне удружил, привезя такую жену.

— Дети у вас очень красивые получились, — сделала я комплимент.

— В жену пошли. У меня-то лицо как топором вырублено, — снова рассмеялся Рис.

Так, болтая, мы и дошли до дома лавочника; Дермид с сыном уже ждали нас, сидя на скамье у входа. Дермид встал, пожал Рису руку, предложил зайти опрокинуть кружку, но последний отказался: жена, мол, ждет, да и не любит она, когда он в постель ложится с пивным духом.

Мы с Лесли тоже поблагодарили Риса за то, что проводил нас, и попросили еще раз передать Иннис благодарности. Затем, когда мы были уже в доме, Лесли отозвала меня и задала один вопрос:

— Ну, что Иннис сказала тебе?

— Плохого не сказала, хворей не увидела.

— Вот видишь! — обрадовалась жена лавочника. — Значит, нет преград новому браку!

Я поддакнула и, сославшись на усталость, к себе поднялась. Но заснуть мне не удалось – копалась в воспоминаниях Астрид, предполагала, строила логические цепочки, старалась выудить что-то насчет каэра Фэйднесса – стоит ли верить его слову, например. А вместо этого вспомнила другое.

Еще до того, как Астрид вышла замуж и уехала из Тулаха, бабушка рассказала ей историю. Мол, один из сыновей графа Тавеншельда заболел сильно, и лекари помочь не могли. Зато нашлась юная знахарка, которая выходила молодого человека, и тот поправился. А потом возьми да ляпни: женюсь на знахарке, только ее люблю. Граф с графиней пылкость чувств не оценили – сына отослали подальше, а знахарку велели выпороть на площади, чтобы больше юношей не очаровывала.

Фиона Лорье как раз в ту пору в том городе была и порку видела. И сказала, что девчонку ей было жаль – красивая, черноволосая… глупая, раз решила так нагло пролезть в круг знати. Ведь для каэров нет ничего важнее крови, и если уж лезть к ним, то с умом – найти покровителя, таиться, помалкивать о нем, и сына родить, ведь сына каэр и признать может. И, считай, жизнь удалась – не сама взлетишь, так в твоем сыне «правильная» кровь течь будет.

«А эта дурочка Иннис замуж захотела» — подвела итог Фиона.

Имя то же, волосы черные – Иннис, с которой я виделась сегодня, вполне может оказаться той самой Иннис, которую выпороли на площади за роман с каэром. А раз так, не одна я в этой деревне «проклятая».

***

Если, как говорит Иннис, меня и посчитали опасной в деревне, «проклятой», то вида не подали, и никто мне не докучал и вслед не плевал. Наоборот, куда бы я ни пошла, везде со мной обходились вежливо, цокали и хмурились, упоминая Тейга, и порой даже дарили что-то: то яблоки, то платочек. Бери, дескать, Астрид – пригодится. Деревенский жрец, мужчина добродушный и полный, когда вызвал меня на разговор, то не ругал, а сочувствовал – ой, как же так, ой, беда… но ничего, главное, ешь хорошо и кутайся потеплее, а то зима скоро.

Скорее всего, спасала меня бабушка, покойная Фиона Лорье. Она ведь была вдовой, а значит, тоже «проклятой», но при этом своей проклятой, и вообще – своей. Ее всегда вспоминали добрым словом, причем в интересной полуругательной форме: «Мужа сгноила со свету, родичей отвадила, плевать плевала на законы, каэрам хамила – хорошая женщина была». Мне было не понять этой логики, но я и без этого как-то легко и плавно влилась в жизнь Тулаха.

Когда я приехала, деревенские уже собрали пшеницу, горох, бобы, ячмень и прочий урожай, но еще не настало время для зимнего сева. И как раз потому, что урожай был собран, а в работе настала передышка, осенняя пора до заморозков считается лучшей для свадеб. Многие парочки, гулявшие еще с весны, уже были готовы к этому важнейшему событию: приданое ждало своего часа в сундуках, скот для перегонки, если невесте предстояло