учить по этой книге. Священник посмотрел на мою книгу и сказал : « Эта книга тебе сейчас не нужна. Вот книги, по которым ты будешь учиться », и он вручил мне букварь и псалтирь, напечатанную по церковно-славянски. Так были развенчаны и моя книга, и моя гордость, и мое чувство превосходства над товарищами. Выходило, что не было никакой разницы между мной и моими товарищами, что у меня нет никаких преимуществ перед ними.

Псалтирь определила характер и программу нашего учения. В это время учили сначала название каждой буквы по церковно-славянски : а =аз ; б =буки ; в =веди и т.д.

Неудобство этого метода обучения в том, что, выучив название букв алфавита, трудно потом перейти к сложению слогов и к чтению. Для сложения, например, слога « аб » нужно было сказать :

аз — буки = аб.

Научившись читать, мы приступили к чтению псалтири и к заучиванию наизусть молитв.

Первый учитель занимался с нами недолго и потому не оставил никаких следов г памяти моей. Помню только, что это был молодой человек, высокого роста (таким он, по крайней мере, казался мне), приятной наружности. Поселился он сначала у священника, а потом переехал к купцу, объяснив перемену своего жительства слишком длинной дорогой от дома священника до школы. Потом вдруг оставил наше село без всяких объяснений. Позже мы узнали причину его отъезда. У священника жила свояченица*, засидевшаяся в девках, некрасивая и с большим недостатком : она постоянно высовывала язык. Трудно было найти ей жениха. Священник и его жена надеялись на то, что, авось, им удастся женить молодого учителя на их родственнице. Учитель испугался и переехал к купцу. Священник, взбешенный, начал преследовать учителя, придираться к нему и сделал все, чтобы удалить его из школы. Учитель не выдержал придирок попа и сам отказался от места. Нужно сказать, что этот учитель проделал с нами самую трудную работу : он научил нас азбуке, и мы могли кое-как читать.

После его ухода для школы наступило безвременье : никакого постоянного учителя, с нами занимались поочередно — сам священник, его жена и дьячок*. Не было учебного плана, никакой согласованности между этими учителями. Каждый из них учил нас на свой лад и тому, чему находил нужным учить. Это создавало в наших умах чрезвычайную сумятицу, в которой мы совершенно терялись. В одном не было разногласий между ними : в наказаниях. Давать щелчки в лоб, драть за уши, бить, бить линейкой по пальцам, ставить на колени ; все эти наказания сыпались, как из рога изобилия на тех, которые этого заслужили и на тех, которые совершенно этого не заслужили. Небольшое различие существовало среди наших учителей : дьячок* предпочитал бить линейкой по рукам, попадья* — ставить нас на колени, а священник признавал одинаково все виды наказания. Мы, малыши, предпочитали, чтобы он ставил нас на колени и больше всего боялись его щелчков и его манеру драть за уши. Пальцы у него были очень длинные и сухие, настоящие костяшки. От его щелчка лоб сейчас же краснел, а от большого числа щелчков лоб вздувался и долго сохранял следы приложения пастырских пальцев. Не лучшим было и дранье за уши. Он прибегал к этому, когда бывал очень рассержен. Тогда он становился злым и терял хладнокровие, впивался ногтями в основания ушей наказуемого и, когда он выпускал из тисков уши, кровь стекала капельками из ранок, нанесенных когтями.

— Аксенка !—обращался, бывало, он к одному из моих товарищей по парте. — Знаешь ли ты какую-нибудь молитву ?

— Не знаю, отвечает Аксенка.

— Как не знаешь? — начинает сердиться священник и повышает голос. Ты все же знаешь : « Господи, помилуй мя » ?

— Не знаю, — отвечает Аксенка.

— Как не знаешь ! — еще больше сердится священник. — Повторяй за мной : Господи, помилуй мя !

Аксенка чешет затылок, старается вспомнить, что нужно повторить и не может. Губы его начинают дрожать. Он вот-вот расплачется. И вдруг выпаливает :

— Не знаю, не могу повторить.

Это приводит священника в бешенство.

— Почему ты не знаешь ? — кричит он.

Крик священника вызывает обратное действие на Аксенку ; его испуг исчезает, и на лице появляется невозмутимое упорство. Он уже спокойно отвечает :

— Ничего не знаю.

Этот ответ приводит священника в недоумение.

— Почему же ты ничего не знаешь ? — спрашивает он более спокойным тоном. - Чему же тебя учила мать ?

Аксенка улыбается.

— Ну, чему же ты смеешься ? — опять кричит священник. — Отвечай же мне !

— Да мама меня ничему и не учила. Она сама ни одной молитвы не знает.

Этот ответ почти успокаивает священника. Он задает Аксенке еще один вопрос.

— Как же молится твоя мать, если она не знает ни одной молитвы ?

— Да никак, — отвечает Аксенка. — Она только крестится да головой кивает.

— Болван ! — говорит Аксенке священник. — Становись на колени ! Да сначала пойди выбей об угол избы свой нос*.

На этом и кончается обучение Аксенки молитвам. Аксенка так и не понял, чего хотел добиться от него священник. Такие ответы могли опять повторяться, но в один прекрасный день Аксенка не пришел в школу и уже больше не приходил. Он решил, что учение — очень мудрое дело и не для его ума. На вопрос, почему он больше не ходит в школу, Аксенка отвечал :

— А чего мне там делать-то ? Какая мне польза от учения ? .Батя и мама — неграмотные, и все другие тоже. И ничего ! Живут ! Проживу и я без учения. А чтобы брань попа слушать да побои выносить, — этого я не желаю.

Аксенка был не единственный. Многих и других детей доморощенные* учителя отучили от школы своей системой преподавания. К концу третьего года только пять крестьянских мальчиков оставалось из 20 записавшихся.

На второй год число поступивших школьников оказалось значительно больше. Но причиной тому был не возросший интерес родителей или детей. Последовавший за годом открытия школы был 1891-ый год, голодный год. Для поддержания питания школьников была открыта при школе столовая, в которой им давали обед : густой пшенный суп с растительным маслом, картофель или кашу и кусок пшеничного хлеба. В нашем селе