В это время наша семья была не бедная. В хлеву у нас : лошадь, корова, овцы и свиньи. Проходят годы. Мы, дети, подростаем. Сестра и брат скоро станут помогать в хозяйственных работах. Это материальное благополучие длилось недолго. Понемногу семья становится все беднее и беднее. Разные беды и неудачи начали падать на нас ; приемы и праздники прекратились.

Была у нас серая кобыла. У нее был очень маленький хвост, которым она все время махала и задевала передок телеги. Таким образом постепенно хвост ее стал облезлым*. Она была уже немолодая, но спокойная и умная. Например, она знала, что при спуске надо идти тихо, сдерживать повозку, которая всем своим весом упиралась на нее и ранила ее зад. Может быть она не сознавала опасности противостоять тяжести, а просто потому, что она была с ленцой, и трудно было заставить ее бежать рысью даже понуканием*. Ее покладистый нрав позволил мне очень рано помогать моим родителям. Мне было тогда 7 лет. Мой отец накладывал снопы на телегу*, увязывал воз веревкой, чтобы они не упали, и сажал меня на верх телеги. Приехав домой, я сбрасывал снопы, а мой брат складывал их в ригу*. Потом я опять возвращался на поле, и снова начиналась нагрузка. Таким образом, отец терял меньше времени. К сожалению, дело шло довольно медленно, так как у меня не было достаточно авторитета, чтобы кобыла слушалась меня. Она очень хорошо знала все наши пашни, разбросанные по всему селу. Она знала, когда надо было свернуть с главной дороги, чтобы попасть на наше поле.

Когда мы отправлялись в поля, находящиеся недалеко от нашей деревни, ее знания были очень полезны. Но когда приходилось ехать на отдаленные поля, ее память приводила меня в отчаяние : кобыла сворачивала в сторону всех наших полей, которые встречались нам в пути, несмотря на все проявленные мною усилия, чтобы заставить ее идти по нужной дороге. Она останавливалась около уже сжатого поля, стояла некоторое время, погруженная вероятно в свои собственные думы, прежде чем продолжать идти по нужной дороге, несмотря на все мои крики и понукание. Я плакал от бессилия, но это не производило никакого действия : она чувствовала себя хозяйкой и поступала так, как ей хотелось.

Один раз, зимой меня послали одного в небольшой хутор моей тетки в 17 верстах от нас. Нужно сказать, что рубка леса производилась осенью, но ждали, когда дорога хорошо покроется снегом для перевозки бревен на санях. Я выехал еще до рассвета с несколькими соседями. Мне было тогда одиннадцать-двенадцать лет, и я еще не мог запрячь лошадь во время сильных морозов. Я приехал к тетке утром. Я оставался у нее недолго, только чтобы согреться, задать корм лошади и дать ей отдохнуть. Я весь промерз. Меня обогрели. Зять моей тетки нагрузил сани и перевязал груз толстой веревкой. Я выехал один после полудня, без своих спутников, через пустынные и однообразные поля с моей кобылой с облезлым хвостом. Ни живой души ни впереди, ни сзади. Проехали благополучно пол-дороги. Но зимой невозможно долго сидеть на санях, не двигаясь. Чтобы согреться, нужно спрыгнуть на дорогу и идти пешком позади саней, так как утоптанная хорошо дорога предыдущими путниками — очень узкая, и опасно идти рядом с санями, которые могли соскользнут и наткнуться на огромный сугроб. Именно в такой момент, когда я шел рядом с санями, я начал понемногу отставать от них. Моя кобыла заметила это и решила отделаться от меня. Она прибавила ходу и начала идти рысью. Расстояние между ней и мною росло. Я начал бежать, чтобы догнать сани, которые продолжали удаляться. Кобыла, заметив, что я бегу, прибавила еще ходу. Сначала я подумал, что это — случайно. Моя одежда не позволяла мне бежать долго. Пробежав некоторое расстояние, я вынужден был идти шагом. Моя кобыла пошла также шагом. Отдышавшись, я снова побежал, чтобы догнать мою повозку. Но моя кляча, заметив это, тоже начала бежать рысью, и расстояние между мной и ею стало еще больше. То же самое повторялось несколько раз. Я изменил тактику и решил взять ее хитростью. Я перестал бежать, но заметно увеличил шаги. Я терял надежду догнать ее. Солнце было уже на закате, мороз крепчал, и я еще больше чувствовал холод. Я оставался совсем один на дороге среди снежной равнины. В этот момент я совсем не думал, что могу погибнуть от холода или на меня нападут волки. Страх за жизнь кобылы заглушал страх за себя. Другая мысль пришла в голову. Скоро перед нами будет крутой овраг, пересекаемый другим оврагом, не очень большим, но глубоким. Мои сани могут опрокинуться, лошадь упадет, искалечится или задохнется от натянутых возжей. Что станется тогда с нашей семьей ? Я знал, что отец не сможет купить другую. Потерять лошадь — значит потерять всякую надежду выйти из нашего бедственного положения. Думая об этом, я не чувствовал ни страха, ни холода. Моя гонка за лошадью продолжалась на расстоянии 3-х верст. И только при приближении к опасному месту я смог догнать мою мучительницу. Дрожа от радости, наконец-то, я настиг сани сзади. Я вцепился в ветки, которые торчали из телеги, и мне удалось схватить возжи. Все было забыто : страх, усталость и даже мой гнев на кобылу. Я радовался, что она осталась цела и невредима, и даже не думал наказать ее за ее намерение убежать и оставить меня одного в открытом поле.

Однажды отец с матерью решили открыть торговлю. В семье никогда не говорили о том, кому из них пришла в голову эта мысль. Но, вероятно, она им обоим пришлась по душе. Они назвали лавкой « поветку » (плетеную клеть), стоявшую перед избой, купили необходимый инвентарь и немного товара : соль, деготь, керосин, который в деревнях называли « гасом », масло постное, а во время постов* еще и соленую рыбу, и заторговали.

Лавка, собственно говоря, на лавку не походила : стены из плетеных веток, земляной пол, небольшой прилавок, на котором стояли весы, железный бидон с маслом да мешок с кренделями. Другие товары лежали прямо на полу.

Наиболее ходовыми товарами были булки и крендели. Они продавались на ярмарках*.