Шрифт:
Закладка:
Много закупок было сделано советской делегацией: от линий промышленного хлебопечения до рецептуры любимого всеми пломбира в вафельном стаканчике. Интересно, что «хамбургер» Микояну понравился – в итоге, растеряв по дороге соус и сезонный помидор, появилась московская «микояновская» котлета за шесть копеек. А кока-колу нарком забраковал, посчитав ее производство слишком трудоемким. Тогда же Советском Союзе появилась на свет колбаса «Докторская». Новый диетический продукт (аналог американской «болоньи») предназначался «… больным, имеющим подорванное здоровье в результате гражданской войны и царского деспотизма».
Из Калифорнии в СССР привезли производственную базу для игристого вина, ставшего впоследствии «Советским шампанским». Из Чикаго – линии для производства сосисок и колбас, консервированного горошка и майонеза, получившего красивое название «Провансаль». Сложившийся позднее советский новогодний ритуал – отечественное шампанское и салат оливье – начинался с американских ингредиентов Микояна.
В 1939 году в СССР, впервые с дореволюционных времен, была опубликована «в помощь домохозяйкам», как говорилось на обложке, и при непосредственном участии Анастаса Микояна «Книга о вкусной и здоровой пище». Помимо неизбежных ссылок на товарища Сталина, «Книга» смело представляла заокеанский опыт: «Намечая меню завтрака, полезно вспомнить хороший американский обычай: подавать к раннему завтраку различные фрукты». Или: «В Америке производство филе получило чрезвычайно широкое развитие».
У микояновской «Книги» оказалась особая судьба. Не проходивший по разряду художественной или политической литературы, поваренный справочник стал советским культурным феноменом, бестселлером, отпечатанным в сознании миллионов людей. Великие художественные дарования и изощренные кулинары Дж. Россини и А. Дюма-отец наверняка восхитились бы стилевыми изысками издания Наркомпищепрома: «Нет вкуснее рыбной закуски, чем слабосоленая, бледнорозовая, нежная и тонкая по вкусу лососина, с выступающими на разрезах капельками прозрачного жира».
В стране дровяных плит, керосинок, примусов и керогазов советский чиновник открыто говорил о вкусовых тонкостях, доступности продуктов, изобилии… В связи с бесконечными трудностями со снабжением в народе ходила шутка, что раблезиански иллюстрированная «Книга о вкусной и здоровой пище» в ее нескольких переизданиях – самая антисоветская публикация в СССР.
Великая кухонная утопия рождала литературные скрещения. В «Одноэтажной Америке» есть яркий пассаж: «Сидя в кафетерии, мы читали речь Микояна о том, что еда в социалистической стране должна быть вкусной, что она должна доставлять людям радость, читали как поэтическое произведение». А в первом издании микояновской «кулинарной Библии» нашлось место прямой цитате из Ильфа и Петрова: «Упорная реклама приучила американцев пить соки перед первым и вторым завтраком…»
От советских писателей ждали, по словам Ильфа и Петрова, «жизненной правды в разрезе здорового оптимизма». В отмеченной немалым жизнеутверждающим оптимизмом «Одноэтажной Америке» прискорбно мало места отведено напиткам горячительного свойства. А ведь минуло два года, как Конгресс США и президент Франклин Рузвельт отменили измучивший всех сухой закон. Есть только эпизод с местным пивом в консервных банках. Первый сорт такого пива был сварен в 1933 году на немецкой пивоварне в Нью-Джерси и носил название весьма заманчивое: «Сливочный эль Крюгера» («Krueger Cream Ale»).
«Это громадное дело, – сказал мистер Адамс, глядя, как вэйтер вскрывает пивные баночки, – и до сих пор, сэры, оно никому не удавалось. Мешал запах жести. Пиво обязательно требует дубовой бочки и стеклянной посуды. Но вы, мистеры, должны понять, что перевозить пиво в бутылках неудобно и дорого… Недавно нашли такой лак, запах которого в точности соответствует, как бы сказать, запаху пивной бочки. Между прочим, этот лак искали для нужд одного электрического производства, но вовсе не для пива. Теперь им покрывают внутренность консервных банок, и пиво не имеет никакого постороннего привкуса».
Советский плакат конца 1930-х
Ильф и Петров пили виски со льдом с Эрнестом Хемингуэем и разные коктейли с их нью-йоркским издателем («По нашим наблюдениям, с этого начинается в Америке всякое дело… Американцы любят сбивать коктейли»). В английском языке всячески обыгрывается многопотентность слова «spirit» – это и дух, и характер, и алкоголь. Побывавший в Америке философ Германн фон Кайзерлинг облек американскую приверженность к коктейлям в мрачные тона: «Я бы хотел, чтобы кто-то, знающий в этом толк, написал историю и психологию коктейля. В его лице мы имеем одно из самых экстраординарных изобретений всех времен. Коктейль не только одурманивает, вместо того, чтобы возбуждать, – его подлинная сущность состоит в смешении неподходящего с несоединимым. В этом, несомненно, есть глубокий смысл: коктейль должен быть вредным и не должен быть по-настоящему вкусным, одним словом, он представляет собой эксцентричное выражение пуританизма».
В спорах об американских вкусовых пристрастиях сломано немало перьев, но значение напитка Bourbon никто не отменял. Невыездные советские читатели, среди многого прочего, не знали старинного кентуккийского виски бурбон, не обсуждали вкусовые отличия его «прямых» сортов от купажированных. Дело даже не в знаменитом янтарном напитке, объявленном в 1964 году Конгрессом США национальным достоянием. В дополнение к кентуккийскому или теннессийскому бурбону непременно должен возникнуть образ аутентичного стейк-хауза с крепкой старомодной мебелью или же ковбойского салуна с пендельтюром. Последнее означает дверь на качающихся петлях, открывающуюся в обе стороны. Впрочем, настоящие ковбои не жаловали заковыристые слова.
Томас и Гекльберри
«Город зловещей уездной скуки», – сказали о небольшом американском поселении советские сатирики. Стилистика выдает себя: схожий с ильфопетровским «уездным городом N» с его парикмахерскими, похоронными бюро и мелкими обывателями, американский провинциальный населенный пункт наследует русской классике, от Гоголя до Чехова.
Старгород, Васюки, Колоколамск, Арбатов, Черноморск – великие пересмешники немало поиздевались над собственной провинцией, не пощадив даже Одессу-маму. И все-таки для одного из маленьких американских городов писатели сделали исключение.
В российской публицистике двадцатого столетия было общим местом уподоблять Волгу и Миссисипи. Нелишне напомнить, что Ильф и Петров первыми и ввели такое сравнение. Поэтому столь узнаваемо их описание речного городка Ганнибала: «Он красиво лежит на холмах, спускающихся к Миссисипи. Подъемы и скаты здесь – совсем как в волжском городке, стоящем на высоком берегу. Названий уличек мы не узнавали, но, казалось, они называются так же, как волжские улицы – Обвальная или Осыпная».
Жизнь на великой реке, старые легенды о вольнице и «лихих людях», белые пароходы с огромными колесами и трубами, капитаны, коммерсанты, прожектеры, бойкая торговля на берегу…
Сюда жемчуг привез индеец,Поддельны вины европеец;Табун бракованных конейПригнал заводчик из степей,Игрок привез свои колодыИ горсть услужливых костей;Помещик – спелых дочерей,А дочки – прошлогодни моды.Так отразил волжские впечатления Александр Пушкин за два года до рождения Марка Твена. Городку Ганнибалу тогда шел второй десяток лет…
Джошуа Шоу «Вечером на реке» (фрагмент), 1819
Возник он на территории Миссури, на высоком правом берегу Миссисипи – это означало, что переселенческая волна с востока преодолела полноводный американский Рубикон, открыв дорогу к бескрайним землям континента. Интересно, что еще в 1827 году министр финансов США говорил,
