меньше и меньше, и скоро поверх­ность делается совершенно гладкой, как буд­то в пучину не упало ровно ничего. Правда, многие приходили в комнату и расспрашивали о покойнике. Но старый Реб-Исхак отвечал «только, что умершего звали Сендером и что деньги, бывшие при нем, были назначены им на свечи, поминовение, надгробный памятник и на раздачу бедным».

Из всех следовавших за гробом, толь­ко этот слепой старик знал, кого хоро­нят; даже брат и сестра не подозревали, что в этом гробе лежал давно погибший для них брат. Но несмотря на это, все, следуя набожному обычаю, проводили усопшего, в последнее жилище.

Глухо раздавались удары земли об крышку гроба, и когда могила закрылась над своею добычей, присутствующие стали спрашивать друг у друга: кто будет говорить «кадиш»?

— Он был моим гостем, — сказал ста­рик дрожащим голосом, поразившим слу­шателей, — он умер в моем доме, не оста­вив после себя детей; поэтому мне следует оказать ему эту дружескую услугу.

И таким образом, этот несчастный человек, после бурной и бесприютной жизни, ко­торую он провел без любви, без утешения религии, был зарыт вместе с своею тайною в родную землю, неузнанный никем. Как усталая птица, измученная долгою бурей, при­летел он наконец на родину, и там, где прежде была его колыбель, теперь воздвиглась его могила. Его мать отошла прежде него по пути вечности, но отец, брат и сестра, на­божные соплеменники стояли у его смертного одра и проводили молитвами отлетавшую ду­шу. Рожденный евреем, он и умер евреем, в лоне своей общины, которая проводила его до последнего жилища!

Старик сделался с тех пор совершен­но молчаливым и мрачным. Часто, по его просьбе, водят его на кладбище, и там он тихо молится над одинокой могилой не­знакомца.

Эта могила стоит совершенно в стороне от остальных, потому что никто не знал покойника, а никто не кладет своих ближ­них подле трупа неизвестного ему человека. Но время уничтожит это расстояние, засеяв новыми могилами голую землю, отделяющую Сендера от других покойников, потому что время постоянно прокладывает новые бороз­ды, постоянно кладет новые семена в нена­сытную землю, которая, как бог Сатурн, пожирает собственных детей, никогда не возвращая их!

АВТОДИДАКТ

Деревня лежит неправильным кругом око­ло деревянной церкви, окруженной со всех сторон могилами, на которых поставлены неуклюжей работы деревянные кресты. Про­тив церкви выстроен деревенский кабак — большое строение с соломенною крышей, по­крытое глиною. В нем живет еврейский «рендар», которому помещик поручил про­давать поселянам его водку. За это еврей-арендатор получает комиссионные проценты, известное количество дров и другие «статьи», но за занимаемое им помещение платит по­мещику известную арендную сумму. На дру­гом конце деревни, недалека от господской усадьбы, стоит винокуренный завод, на кото­ром приготовляется этот напиток — источ­ник многих бедствий для крестьян и огром­ных доходов для привилегированного со­словия. Несколько крестьянских групп сто­ят, сидят на корточках и лежат на пло­щади; полунагие дети, предоставленные самим себе, валяются по грязной траве между вор­чащими собаками и хрюкающими свиньями, и босоногие мальчики и девочки пляшут без всякой музыки, поднимая страшную пыль.

В самом кабаке весело и шумно, и серд­це хозяина радуется. День воскресный. В большой комнате без полов, с темным по­толком, с огромною зеленою печью, длин­ным дубовым столом и скамьями, сидят друг подле друга крестьяне в высоких ме­ховых шапках несмотря на то, что жара страшная и что они пьют без устали. Пред каждым из них жестяная кружка; чуть только она осушается, призывается хозяин, который снова наполняет ее.

В соседней комнате, дверь которой плот­но притворена, чтобы крики веселых го­стей, не проникали в это место благочести­вых занятий, — за тщательно вычищенным дубовым столом сидят шесть мальчиков 8 различного возраста. Пред ними лежат ог­ромные, переплетенные в пергаменте, фолиан­ты, и молодой человек объясняет им что-то с особенным усердием. Живя в значитель­ном расстоянии от города, не имея средств посылать своих детей куда-нибудь для воспи­тания, но в то же время сознавая обязан­ность дать своим детям возможность озна­комиться с Торой и Талмудом, бедный арен датор вместе с своим сосудом и това­рищем по занятиям, пригласил для детей учителя, поручив ему повести их по тому пути, которым шествуют все благочестивые дети Израиля. Один семестр учитель зани­мается с детьми у одного арендатора, а на другой он переселяется с своими учениками к другому. Каждый из отцов имел трех сы­новей, достаточно взрослых для учения. Мо­лодой человек, способный от природы, но не получивший никакого научного образования, по­терпевший много неудач в жизни, лишен­ный родителей, разведенный с женою, которую навязали ему почти в детстве, не посовето­вавшись с его склонностями, — человек, все притязания и требования которого ограничи­ваются куском хлеба и соломенною постелью, совершенно довольный тем, что за восемь часов ежедневных занятий с шестью не особенно способными мальчиками, он в конце семестра кладет в карман двадцать рублей серебром, — вот кто был учителем в доме нашего польского арендатора.

Классная комната имеет еще и другие назначения. Она служит также молельней в случае, если утром или вечером собе­рется десять человек Моисеева закона. Ма­ленький, завешанный полинялой шелковой ма­терией, кивот висит на восточной стене, на которой находятся также несколько стенных подсвечников. Вместе с тем эта комната, посвященная благочестивым целям, служит квартирою для учителя и детей соседнего арендатора. Вечером она становится спальней. Здесь в темном уголке помещается кровать красного цвета, покрытая соломой и кое какой постелью. Под кроватью стоит запертый на замок сундук, хранящий незатейливые по­житки бедного учителя, которые он тщательно скрывает от чужих глаз, за что часто над ним подсмеиваются. И он имеет полное основание так таинственно и боязливо осматриваться каждый раз, как вытаскивает из-под кровати сундук и открывает его. В сундуке находилось несколько опасных книг, которые, если бы кто-нибудь увидел их, могли бы совершенно уничтожить в нравствен­ном отношении нашего учителя; это были кни­ги философского содержания, писанные на не­мецком языке, которых у Реб-Гершеля никто и не подозревал, и обнаружение кото­рых неминуемо погубило бы его. Поздно ночью, когда все объято глубоким сном, когда кругом царствует гробовое молчание и моло­дой человек не имеет основания опасаться чьего-либо внезапного появления, Реб-Гершель осторожно отворяет свой зеленый дере­вянный сундук, вынимает оттуда какую-нибудь книгу, таинственно возвращается на свою кровать, точно лиса, крадущаяся с добычей в свою нору. Сбереженные свечные огарки исчезают один за другим, и этот стран­ный человек, скорчившись на своей кровати, все читает и читает и ему нет дела, что часы улетают за часами и ночь приходит к концу; при малейшем, долетающем до его