девичья фамилия, как она с гордостью объявила Дэвиду, была Шенахан), зеленоглазая, веснушчатая и огненно-рыжая. Муж ее служил сборщиком в Газовой компании, а два взрослых неженатых сына – счетоводами в Сити. В характере миссис Такер не было ни следа флегматичности, отличающей ирландцев, – об этом свидетельствовал уж хотя бы огненный цвет ее волос. И она (употребляя ее собственное выражение) привыкла «приводить в порядок мужчин». Отказавшись от того, чтобы она готовила ему завтрак и ужин, Дэвид в корне подрывал достоинство урожденной Шенахан, и она дала волю языку. А Нора Шенахан была большая любительница поговорить, и ее язык наделал много бед.

В последнюю субботу января Дэвид отправился днем за покупками на Булл-стрит. Эта улица, одна из главных в их районе, начиналась сразу за углом Блоунт-стрит. Дэвид часто покупал здесь фрукты, или печенье, или кусок сыра – в некоторых лавках на Булл-стрит продукты были и дешевле, и хорошего качества. Но в этот день он купил себе только сковородку. Давно он носился с мыслью о сковородке, на которой так просто и скоро можно приготовить утром завтрак. И вот наконец сковородка куплена. Продавщица в лавке скобяных изделий, изорвав несколько газет и посмеявшись вместе с Дэвидом, отказалась от попытки завернуть такой неуклюжий предмет, как сковородка, и предложила Дэвиду взять ее как есть. И Дэвид взял новенькую незавернутую сковородку и, не смущаясь, донес ее до дома № 33 на Блоунт-стрит.

Но у подъезда этого дома произошло следующее: молодой человек в коротких брюках, непромокаемом пальто и фетровой шляпе, который в последнее время часто попадался Дэвиду на глаза, вдруг вытащил фотографический аппарат и моментально снял Дэвида, затем приподнял свою фетровую шляпу и торопливо удалился.

На следующее утро в «Дейли газетт» на видном месте появилась фотография с надписью: «Член парламента со сковородкой», а пониже – добрые пол столбца текста, в котором восхвалялся аскетизм нового члена палаты от Северного угольного района. Приводилось краткое, но пикантное интервью с миссис Такер, изобиловавшее всякими глупостями.

Дэвид покраснел от гнева и отвращения. Он вскочил из-за стола и бросился на площадку, к телефону, позвонил в редакцию газеты и стал возмущенно протестовать. Редактор сказал, что очень сожалеет, но не видит в заметке ничего неприятного для Дэвида. Наоборот, разве это не хорошая реклама? Первосортная реклама! Миссис Такер тоже не могла понять, отчего Дэвид злится: ее привело в полный восторг то, что имя ее упоминается в газете, «и не как-нибудь, а с почтением».

Но Дэвид в это утро шел в палату сердитый и сконфуженный, утешая себя только мыслью, что, быть может, эта заметка не обратила на себя внимания. Напрасная надежда! Когда он вошел, его приветствовал тихий насмешливый гул. Первое выступление – и в таком смешном виде! Он вспыхнул и опустил голову, сгорая от стыда: а вдруг они подумают, что он добивался столь дешевой рекламы?

– Смейтесь над этим, и больше ничего! – ласково убеждал его Нэджент. – Это самый верный способ – посмеяться и забыть.

Нэджент понимал его. А Беббингтон – нет. Беббингтон говорил с ним теперь сухо, с холодной иронией: он считал, что эта реклама предусмотрительно подготовлена Дэвидом, и без колебаний заявил об этом вслух. Может быть, он завидовал «известности» Дэвида.

В тот же вечер Нэджент пришел к Дэвиду на квартиру, сел и, нащупывая в кармане свою трубку, осмотрел комнату спокойным, но внимательным взглядом. Лицо его было еще желтее обычного, волосы жидкими прядями падали на лоб, но его неукротимая мальчишеская веселость заставляла забывать обо всем. Он закурил трубку и сказал:

– Я давно собирался заглянуть к вам. Уютная у вас квартирка!

– Да за один фунт в неделю большего и требовать нельзя, – отозвался Дэвид неохотно. – Но имущество мое не все здесь: проклятая сковородка на кухне.

У Нэджента глаза заискрились смехом.

– Не следует огорчаться из-за такой ерунды, – сказал он добродушно. – Эта заметка может принести вам некоторую пользу: популярность на севере, среди ваших избирателей.

– Я хочу им принести какую-нибудь пользу, – рассердился Дэвид.

– Все придет со временем, – сказал Нэджент. – В настоящий момент мы не можем сделать много, мы топчемся на одном месте. Против нас сплошной стеной идут тори – четыреста девятнадцать членов палаты против наших ста пятидесяти одного. Что мы можем сделать при таких условиях? Только держаться крепко и выжидать, пока придет наш черед. Мне понятно ваше настроение, Дэвид. Вам хочется действовать. Хочется покончить с бюрократизмом, с перегородками и барьерами, со всем этим парадом и церемониалом. Хочется увидеть какие-то результаты работы… Но потерпите, Дэвид. Не сегодня завтра у вас будет полная возможность сорваться с цепи и пойти в атаку.

Дэвид не отвечал и только через некоторое время сказал медленно:

– Меня бесит бессмысленная потеря времени. В копях назревает буря, – это за милю всякий увидит. Когда государственный контроль будет снят, шахтовладельцы начнут наступать единым фронтом, удлинят рабочий день и снизят заработную плату. А мы сидим и предоставляем все естественному течению!

– Они продолжают носиться с мыслью о новой субсидии. – Нэджент усмехнулся. – В тысяча девятьсот двадцать первом году десять миллионов фунтов было ухлопано на субсидию. Потом им в голову пришла гениальная идея – создать комиссию. Очередная выдумка! И раньше чем комиссия успела доложить о результатах своих расследований, правительство дает новую субсидию. Затем комиссия опубликовывает свои выводы и высказывается против всяких субсидий. Весьма поучительно! Даже занятно!

– О господи, когда же мы добьемся национализации?! – сказал Дэвид с жаром. – Это единственный выход. Что же, мы будем дожидаться, пока ее нам поднесут на блюде?

– Мы будем дожидаться рабочего правительства, которое и введет ее, – сказал Нэджент хладнокровно и усмехнулся. – А пока продолжайте заниматься Синими книгами и своей сковородкой.

Они опять помолчали. Потом Нэджент продолжал:

– Важно, чтобы люди оставались стойкими. Нас окружает такая чертова уйма всяких соблазнов и окольных путей, что, если не быть очень осторожным, пропадешь. Ничто так не выявляет слабостей человека, как общественная деятельность. Личные интересы, честолюбие, отвратительный эгоизм и корыстолюбие – вот где проклятие, Дэви. Возьмите, к примеру, нашего Беббингтона. Вы думаете, он очень печется о нуждах тех двадцати с лишним тысяч дерхэмских шахтеров, которые послали его в парламент? Да ему на них решительно наплевать! Он печется только о себе самом. Если бы вы знали все то, что знаю я, вас бы это убило. Вот вам другой пример – Чалмерс. Боб Чалмерс пришел сюда, четыре года тому назад, настоящим фанатиком, энтузиастом. Он со слезами на глазах клялся мне, что добьется семичасового рабочего дня для ткачей – или