Шрифт:
Закладка:
Каден хромал дальше сквозь нарастающий кошмар, загоняя поглубже боль в груди, усмиряя колотящееся сердце, пытаясь думать. Они в Рассветном дворце или под ним. Адив отозвал своих, но кто-то их перебил. Не Киль, хоть тот и доказал, как искусен с накцалем. Каден на ходу присмотрелся к одному из трупов. Лицо размозжено, вбито в череп. Никаким оружием такого не сотворишь.
Тристе. Больше некому. Она удержала туннель, который пытался разнести Адив. Она, как и ее отец, лич, могущественный лич, и она сорвалась.
Он прибавил шагу, свернул по коридору за угол, потом за другой, оставил позади еще с десяток тел, и тогда сырой холодный запах камня уступил место свежей струе воздуха. За следующим поворотом он встал как вкопанный. В тридцати шагах от него силуэтом на фоне полуденного сияния, раскинув руки и будто призывая кого-то в свои страшные объятия, под аркой, обозначавшей выход, стояла Тристе. Перед ней горел огонь, взвивался дым, кричали люди, но Тристе была недвижима, как камень. Из ниши на полпути к арке выступил Адив. Кадена он не удостоил и взгляда. Он смотрел только на дочь, в его руке блеснул отраженным светом клинок ножа.
Каден рванулся за ним. Что толку кричать, если не слышно даже его топота по камню: шум с улицы глушил все звуки даже здесь, внутри. Простая честная гонка, кто быстрей, а призом в ней – жизнь Тристе. Каден, не знавший толка в боях, войне и политике, в могущественном колдовстве личей, в беге толк знал. Он всю жизнь бегал – голодным, в темноте, бегал раненым и сейчас бежал, стискивая зубы.
Он влетел в спину Адиву в нескольких шагах от выхода, от Тристе. Он сшиб лича на пол. Страшная боль обожгла спину, но он не думал о боли. У него оставались мгновения до того, как лич, развернувшись, порвет его в клочья. Каден нащупал нож и попытался подтянуть клинок к горлу Адива. Он был сильнее советника, но тот боролся, как бешеный зверь, а Каден ухватился за лезвие.
Поморщившись и заставив себя не чувствовать боли, он взялся за острый клинок, разрезая себе кожу, жилы, кость. Не замечая крови и ставших непослушными пальцев, он подтягивал нож к телу Адива – сдавил коленями лича со спины и тянул, тянул…
Советник злобно зарычал, и Каден вдруг почувствовал, что проигрывает схватку, словно в нее вмешалась огромная невидимая рука, и вмешалась на стороне Адива. Он проигрывал. Он не знал, что можно противопоставить кеннингу. А потом лич вдруг обмяк. Ошарашенный Каден поднял голову и увидел над собой Киля. Накцаль глубоко вошел в спину советника. Вспышку победного ликования сразу затушило выражение лица кшештрим.
– Скорее, – сказал тот, поднимая Кадена на ноги. – Это Тристе.
– Что Тристе? – спросил Каден, мотая головой.
– Она убивает.
– Кого?
– Всех.
Но все кончилось раньше, чем Каден достиг выхода. Люди еще рыдали, кричали, языки пламени еще лизали небо, но Тристе уронила руки и обвисла, как марионетка, держащаяся на последней, невероятно тонкой ниточке.
– Тристе?.. – выговорил он, бережно тронув ее за плечо.
Она обратила к нему затуманенный взгляд, но не ответила.
– Что ты сделала?
– Не знаю. – Слова падали свинцовыми каплями. – Я не знаю.
В ее голосе не было ни страха, ни усталости, только глубокое, бьющее струей бессилие. Каден обхватил ладонями ее щеки, заглянул в глаза. В них не было ничего, а когда он уронил руки, она осела на пол, сжалась, ушла в себя. Каден хотел опуститься на колени рядом, но Киль махнул на арку:
– Ты лучше взгляни.
Каден, хромая, вышел из тени на солнечный свет и долго не знал, куда смотреть. По словам Киля, кента вывели их в Рассветный дворец, и дворцовая стража это вроде бы подтверждала, но почерневшего опаленного двора Каден не узнавал. Осталось несколько перекрученных догорающих деревьев, множество трупов, еще больше раненых и умирающих. Обуглились обнимающие маленький двор стены, пожар охватил по меньшей мере одно здание. И, только развернувшись, он узнал по сторонам от себя башни-близнецы – Ивонны и Журавля, а выше и дальше ярким острием вонзалось в брюхо небес Копье Интарры. Он заново оглядел двор. Ужас и ничего, кроме ужаса. Из звуков – только поскуливание раненых и грохот сапог набегающей стражи. Гвардейцы ворвались на узкую площадь, навели копья – и замерли. Каден медленно поднял глаза, выпрямил спину. Он вернулся в свой дворец, в дом отца, в родной дом. Если здесь его встретит смерть, он умрет с открытыми глазами. Умрет, расправив плечи.
Командир гвардейцев вытаращился на него. И к изумлению Кадена, упал на колени. За его спиной мялись стражники. Воздух помутнел от дыма, колебался маревом от догорающих пожаров, но если Каден видел их, значит и они могли его видеть. И один за другим видели. И один за другим падали на колени, касались лбом окровавленных камней. Очень долго он слышал лишь треск пламени и стоны изувеченных. А потом тихим ропотом запруженной реки зазвучали голоса:
– Да здравствует Наследник Света, Долгий Ум Мира, Держатель Весов и Хранитель Врат!
Каден задыхался, его тошнило. Хотелось упасть на камни, расплакаться. Но хин научили его стоять прямо даже под бичом. Научили смотреть на мир без слез.
– Славься! – взлетали голоса, перекрывая гул ветра и пожаров. – Да здравствует тот, кто сдерживает тьму! Да здравствует император!
Адер стояла в конце причала спиной к догорающему восточному острову Андт-Кила и не сводила глаз с маленьких лодок на волнах озера. Их было шесть, они все утро сновали туда-сюда, туда-сюда, забрасывая сети с грузилами и прочесывая дно, поднимая наверх улов – блестящих скользких рыбешек. Рыбу не выбрасывали, а перегружали в деревянные бочонки и снова забрасывали сети. Адер досадовала на заминку, отвлекавшую их от главного дела, но и винить их едва ли могла. Она сама дала поручение рыбакам Андт-Кила, попросила о помощи в такое время, когда ответить согласием было непросто. Их город еще дымился. Их убитые ждали погребения. Раненые – и те, кто срывал горло криком, и те, кто молчал, – требовали заботы. А она просила вывести на воду лодки для вылова трупов.
– Вы будете искать тела своих отцов и матерей, унесенных в озеро, своих братьев и сестер, – сказала она вслух.
«И одного моего», – добавила про себя.
Рыбаки только переглянулись, окинули волны взглядом и кивнули. Половина городка горела, пылали склады и погреба, где остались не съеденные за зиму припасы – припасы, на которых жители продержались бы до нового урожая. Труд лодочников не был напрасным. Людям нужна еда, а рыбаки знали свое дело и за поисками мертвых не забывали о живых.
Адер все утро простояла на причале, до боли в глазах глядя на юг, и каждый раз, как из воды поднимали разбухшее тело, в животе у нее переворачивался тяжелый камень. Она и за полмили отличала тела лесорубов от ургульских трупов. Последние, ободрав с них все ценное, без церемоний выбрасывали на берег, чтобы потом сжечь. Лишь бы не выволакивать один труп по многу раз. Мертвых андткильцев бережно поднимали на причал. Живые рыбаки вставали над ними, как поднявшиеся из мокрой плоти души. На таком расстоянии Адер не слышала голосов, но по наклону головы, по неподвижности поз видела, что они молятся.
