клинику, где продолжится весь этот бесконечный кошмар, где меня опять будут избивать, привязывать к койке на неограниченный срок, закрывать в тесной камере… Так пусть же умру здесь, спокойно и без боли. Без страха за свою жизнь. Оставь меня, прошу тебя. Просто оставь.

Опустился возле него, вытянув вперед горевшие невидимым пламенем ноги и обратив невольное внимание на то, что бинты, обмотанные вокруг стоп и голени, приобрели грязноватый красный оттенок моей крови. Крови из лопнувших волдырей…

— Эндрю, в других клиниках не будет так, как было тут! — вскинув брови, пояснил, всматриваясь в ветхую кирпичную стену перед собой. — Во внешнем мире все обстоит совсем иначе: то, что вытворяли эти мерзавцы, это… это немыслимо! Уму непостижимо! Всю свою жизнь работаю врачом в психиатрических клиниках, но нигде никогда не сталкивался ни с чем подобным: в других клиниках о пациентах заботятся, стараются адаптировать их к нормальной жизни в социуме, подыскивают им интересы, увлечения! Пациенты проводят много времени за различными творческими занятиями, занимаются спортом, общаются с другими людьми. С ними работают грамотные психиатры и психологи, социальные работники, волонтеры, их лечат, стараясь выработать индивидуальный подход. Никто и никогда в других клиниках не будет поднимать на тебя руку — такой вопиющий беспредел был возможен исключительно в этой чертовой дыре! — Выдохнул, заодно переведя, наконец, взгляд на него. — Тебя же тут даже не лечили, Эндрю, ты понимаешь? Ты ведь тут был даже не пациентом, а по-до-пыт-ным. Это два совершенно разных понятия: о пациентах в клиниках заботятся, лечат их, а подопытных… Ты и сам знаешь. Пойми, ведь тоже не оратор — мне непросто подбирать слова для того, чтобы объяснить тебе, что твои суждения неправильны, несправедливы. Мы должны выжить, просто должны. Всеми своими действиями они добивались как раз такого нашего состояния, как у тебя, они хотели сломить нашу волю, подавить в нас людей, превратив в слабых, забитых и запуганных существ, боящихся поднять глаза к небу. Но мы не должны отчаиваться! Нам есть за что бороться, есть, что доказывать! Отчаяние ни к чему не приведет: если мы сейчас просто опустим руки и сдадимся, нам действительно останется всего один удел — смерть. Но если мы соберемся, стиснем зубы и поставим перед собой цель выбраться из этого ада на земле, у нас обязательно все получится, потому что для человека нет ничего невозможного!

Замолчал, припоминая, через какие чудовищные испытания жизнь заставила пройти меня за последние дни. Сколько раз был на грани того же беспросветного отчаяния, как то, в котором пребывал Эндрю! Сколько раз, лежа прикованным к жесткой металлической койке, изнывал от терзающей тело жгучей боли, вспоминая, как несколько минут назад меня с особенным садистским удовольствием избивали охранники, сменяя друг друга, когда кулаки одного уставали колотить мое тело. Сколько раз мое сердце сжималось от ужаса, когда слышал сквозь безумное жужжание в ушах, как проворачивается механизм замка в мою камеру — мне было отлично известно, что ко мне могут явиться только с одной целью, и цель эта заключалась вовсе не в желании поинтересоваться, как мое самочувствие. Сколько раз видел ехидную усмешку коллег, обращенную ко мне. Побыл в этом аду всего только две недели, а Эндрю — несколько лет.

— Знаешь, со мной столько всего произошло за последнее время, столько раз был буквально на волоске от смерти, — задумчиво проговорил, вспоминая, как меня освободил из плена хирургического кресла какой-то пациент, которого и припомнить не мог, — от такого действительно можно сойти с ума. Может быть, это уже произошло со мной… Сначала меня хотели отвезти в головной офис компании вооруженные оперативники, затем пробежал всю подземную лабораторию, спасаясь от Полтергейста. Меня пытался заколоть ножом и задушить Морган, видевший во мне свою женщину, потом священник оставил меня сгорать заживо в подожженном сарае. На моих руках умер Кэссиди Рид, который до этого собирался зарезать меня циркулярной пилой, а потом группа из шести агрессивно настроенных пациентов чуть не разорвала меня на части. Сейчас мы с тобой чуть не стали добычей этого громилы Маклейна. И заметь, после всего этого еще до сих пор жив! И жив только потому, что каждый раз, когда меня одолевает отчаяние, когда хочется выть от боли и ужаса, заставляю себя идти дальше, невзирая ни на что, — помолчал, думая, чем бы подытожить сказанное, — нельзя сдаваться, Эндрю. Нельзя. Мы должны выжить, и я обещаю тебе, что мы выживем.

Краем глаза разглядел, как Эндрю несколько заинтересовался моими словами, даже повернув голову ко мне. От этого внутри меня словно поднялась некая волна морального удовлетворения — вложил в этот свой монолог очень многое, наверное, выжал все свои силы на то, чтобы хоть как-то вселить надежду в замученного пациента.

— Тот священник хотел сжечь тебя живьем? — с неподдельным интересом спросил Эндрю.

Вот из всего моего рассказа его заинтересовало именно это!

— Да, — нехотя отозвался, вспоминать о страшном аутодафе мне было нелегко, — он обвинил меня в… ереси. Ему не понравилось то, что говорил о Полтергейсте. Он ударил меня по голове и притащил в деревянный сарай, после чего подвесил над полом и оставил так в огне.

— И как же ты спасся? — единственный зрячий глаз Эндрю зажегся любопытством.

— Развязал