Шрифт:
Закладка:
В «народной» диалектике наблюдается сравнимая фигура мысли: возвращение нации в «подлиннейшую способность-быть», проходя через Ничто великой катастрофы. Хайдеггер эксплицирует пустоту совести в «достигшую прогресса» общественную практику. Его анализ откликается, словно эхо, на движения мысли «народного» нигилизма/антинигилизма. Но еще точнее в самую суть проблемы попадает Карл Ясперс в своей работе «К духовной ситуации времени» (1932). Он поднимает фронтовую проблематику до статуса общей характеристики жизни в «современном порядке бытия человеческого». Он констатирует, что функция фронта – говорить людям, ради чего и против чего они сражаются или работают, с кем они выступают вместе и против кого или чего, – утрачена. В эпоху полного господства тактики (над стратегией) все может в одночасье повернуться самой неожиданной стороной. Фронт становится расплывчатым; под заголовком «Война без фронта» Ясперс пишет:
Борьба, в ходе которой известно, с кем ты имеешь дело, – открытая борьба. Однако в современном порядке существования при наличии ясности в каждый отдельный момент сбивает с толку запутанность и неопределенность фронтов. Тот, кто только что казался противником, оказывается союзником. Тот, кто объективно, если судить по желаниям и устремлениям, должен быть противником, устанавливает союзнические отношения; то, что кажется поистине антагонистическим, непримиримым, отказывается от борьбы; то, что выглядело как единый фронт, раскалывается и начинает междоусобную борьбу. И все находится в вихреподобной неразберихе и в изменении. Это нечто такое, что может превратить того, кто казался мне самым ближним, в противника, а союзника – в самого дальнего.
Должно быть, для многих современников в сфере политических отношений утратила свою проясняющую функцию и традиционная схема «левого – правого». Что, спрашивается, могли означать такие понятия, как прогресс и регресс, социализм и капитализм и т. д., если пришлось жить в те времена, когда одна из партий, прибегнув к множеству трюков, именовала себя «национал-социалистической»; в те времена, когда дело дошло до тактических союзов между фашистами и коммунистами; в те времена, когда две большие рабочие партии не смогли образовать никакого общего «фронта» против другой партии, которая тоже именовала себя «рабочей», но при этом образовала единый фронт с партией крупного капитала (Национальная народная партия) и военными – пресловутый Гарцбургский фронт 1931 года, от которого затем протянулась довольно прямая линия к Восточному фронту 1943 года, – и этому ни в малой степени не смог помешать смехотворный «Железный фронт» демократов 1932 года? (См. главу 15.)
В 1920 году дадаист Георг Гросс страстно стремился влиться во фронт пролетарских масс:
Придет время, когда художник больше не будет богемным, обрюзгшим анархистом – он станет светлым, здоровым рабочим в коллективистском обществе. Пока эта цель еще не достигнута трудящейся массой, человек духовный будет, ни во что не веря, цинически колебаться туда и сюда… (Manifeste, Manifeste 1905–1933. Schriften deutscher Künstler des zwanzigsten Jahrhunderts. Dresden, 1965. Bd. 1. S. 261).
Но в автобиографии Гросса написано:
Мы были словно парусники, гонимые ветром, с белыми, черными, красными парусами. На некоторых судах реяли вымпелы, и на них красовались три молнии, или серп и молот, или свастика на стальном шлеме, – издали все эти знаки были похожи друг на друга. Суда плохо слушались нас, и нам приходилось старательно маневрировать… Буря все неистовствовала, но мы вовсю неслись под парусами; мы не понимали ее мелодии, ведь наш слух притупился от криков «Послушайте-ка!», раздававшихся со всех сторон. Мы знали только, что один ветер дул с Востока, а другой – с Запада, и буря бушевала над всей Землей… (Grosz G. Ein kleines Ja… S. 143).
5. Мертвые без завещания. Политические цинизмы III: Забота о могилах воинов в пустой душе
Знаете, сестра… я совершенно трезвый… но вот в чем я убежден до глубины души: так, по-настоящему, домой уже не вернется никто.
Насколько бессмысленно все, что было когда-либо написано, сделано и помыслено, если оказалось возможным такое! Все было лживым и неважным, если культура, существовавшая на протяжении тысячелетий, не смогла помешать тому, что пролились эти реки крови…
В душах тех, кто уцелел на войне, их мертвые так и не обрели покоя. Сознание было потрясено изменением качества смерти: только Западный фронт 1916 года, в центре которого стоял форт-призрак Верден, «потребовал» свыше миллиона жизней. Впервые за всю историю человечества свершившимся фактом стало то, что на языке сегодняшней американской стратегии ядерной войны именуется mega-corpse (гигантский труп, миллион убитых). С появлением артиллерийской и окопной тактики ведения войны смерть в сражении превратилась из смерти в движении – той, которая еще постигала атакующих энтузиастов из Лангемарка, – в смерть на позиции, в смерть статичную. В ураганном огне «стальной бури» (Э. Юнгер) возникла случайная смерть, исчисляемая вероятностно как результат деления количества выпущенных снарядов на единицу площади, – статистическое и фаталистическое отношение солдата к снаряду, который либо минует его, либо превратит в неживую материю. В динамизме, витализме и опьянении движением, которые были свойственны культуре Веймара, незримо и вездесуще продолжает сказываться травма, пережитая в 1915–1916 годах: страх перед засасывающей грязью; страх, что атака захлебнется в затопленном рву; шок от внезапной утраты возможности двигаться; фаталистическое ощущение, что ты можешь быть убит невесть откуда прилетевшим снарядом; страх перед разложением тела в грязи могилы[316]. Это великое Невысказанное (или Высказанное-Еле-Внятно) того времени, однако как воплощенный в практике миф оно оказывало свое действие везде и всюду. Этот миф выражается в протесте возвращающихся домой фронтовиков против демобилизации (нежелание погрузиться в штатскую грязь); в культе агрессивности, быстроты и непрерывного движения вперед; в страстной тяге к автомобилизму, которая началась элитарно, проявившись в автогонках, в знаменитом «мерседесе» «Серебряная стрела», чтобы окончательно обрести себя в программе создания «фольксвагена» – «народной машины», автомобиля, производившегося под девизом «Сила через радость». Моторизованная нация поначалу была мечтой фашистов в Германии.
Непостижимость и мгновенность смерти в современной артиллерийской войне, – смерти, которую техника лишила достоинства и возвышенности, – взорвала все категории обычного смыслопридания. Абсурд поднялся до статуса феномена-в-себе, до голого и не поддающегося никакому толкованию факта, который подавлял мышление жестокостью своего «вот так, и никак иначе». О силе этой абсурдности свидетельствуют и постоянные попытки преодолеть ее, познанную, путем формирования антиабсурдистских настроений (левого или правого толка).
Они не называли это «битвой»
