в диаметре, весом по два килограмма. Их вставляли в глухие скважины, высверленные прямо в графите. Новый член группы, молодой и красивый темноволосый экспериментатор Джон Маршалл, нашел на свалке в Джерси-Сити подходящий для этого пресс и установил его на седьмом этаже Пьюпин-холла; Уолтер Зинн спроектировал штамповочные матрицы из нержавеющей стали[1768]. Под давлением пресса измельченный оксид урана слипался так же, как слипается порошок, из которого делают лекарственные таблетки, например аспирин.

Ферми старался в максимальной степени избавить реактор от влаги, чтобы снизить интенсивность поглощения нейтронов. До этого он упаковывал оксид в канистры; теперь он решил заключить в металлический короб весь трехметровый графитовый куб. «Поскольку готовых коробов такой величины не бывает, – сухо отмечает Лаура Ферми, – Энрико заказал его в мастерской»[1769]. Для его изготовления, пишет Альберт Уоттенберг, присоединившийся к группе в январе, «нужно было сварить вместе множество полос листовой жести. По счастью, нам удалось найти жестянщика, у которого получались превосходные сварные швы. Однако работать с ним было очень непросто, потому что он не умел ни читать, ни говорить по-английски. Мы общались с ним посредством картинок, и он каким-то образом сумел выполнить эту работу»[1770]. Лаура Ферми продолжает этот рассказ: «Чтобы облегчить сборку, каждая часть была помечена фигуркой человечка: при правильной сборке короба все человечки должны были стоять на ногах, а если бы какая-нибудь часть была присоединена неправильно, человечек оказался бы перевернутым»[1771]. Перед установкой в котел блоки оксида урана нагревали до 250 °C. Содержимое огромного, размером с комнату, короба нагревали до температуры кипения воды, а затем откачивали его до низкого вакуума. Эти героические усилия позволили снизить влажность котла до 0,03 %. В конце апреля в улучшенных таким образом условиях те же, что и раньше, относительно загрязненные уран и графит позволили получить более воодушевляющее значение k – 0,918.

Тем временем Сэмюэл Аллисон собрал в Чикаго экспоненциальный котел меньшего размера – около двух метров – и получил в своей конструкции значение k, равное 0,94. Чикагский университет уже давно пожертвовал финансированием своей футбольной команды ради грантов на научную работу; Комптон реквизировал целый лабиринт неиспользуемых помещений под западной трибуной стадиона Стэгг-Филд, удобно расположенного чуть к северу от основного кампуса, и предоставил эти помещения Аллисону. Под прочными каменными фасадами стадиона с его готическими окнами и зубчатыми башнями находились раздевалки и закрытые корты. Неотапливаемый полуподвальный зал, который Аллисон использовал для своего эксперимента, имевший двадцать метров в длину, десять в ширину и восемь в высоту, был кортом для парной игры в сквош.

6 декабря 1941 года, в день расширения программы создания атомной бомбы, произошло еще одно судьбоносное событие: советские войска под командованием генерала Георгия Жукова начали на трехсоткилометровом фронте контрнаступление против германской армии, застывшей в снегах при морозе –37 °C всего в пятидесяти километрах от Москвы. «Подобно величайшему военному гению, прошедшему по этому же пути за век до него, – пишет Черчилль, подразумевая Наполеона Бонапарта, – Гитлер узнал теперь, что такое русская зима»[1772]. Сто дивизий, выставленных Жуковым, стали для немцев неприятным сюрпризом – их составляли «хорошо накормленные, тепло одетые, полные сил сибиряки, – как описывает их один из немецких военачальников, – полностью экипированные для зимней войны»[1773]. Вермахт же был к ней не готов, и армии, наступавшие на протяжении восьмисот километров и уже оказавшиеся было там, откуда был виден Кремль, отходили в направлении Германии, чуть не обращаясь в паническое бегство. Впервые с момента начала завоеваний Гитлера ему не удался блицкриг. «Наступила зима, – пишет Черчилль. – Стало ясно, что война будет затяжной»[1774]. Гитлер освободил от должности главнокомандующего своей армией и взял командование на себя. К концу марта его потери на Восточном фронте, считая раненых, но не больных, составили около 1,2 миллиона человек.

В Берлине понимали, что экономика Германии достигла пределов своего роста. Нужно было идти на компромиссы. Министерство вооружений и боеприпасов ввело правила, похожие на те, которые предлагал в Соединенных Штатах Конант, и руководитель программы военных исследований рейха сообщил о них физикам, занимавшимся изучением урана: «Эта работа… налагает требования, которые могут быть удовлетворены в условиях нынешнего кризиса рабочей силы и сырья только при наличии уверенности в получении от нее в ближайшем будущем полезных результатов»[1775]. Рассмотрев этот вопрос, Военное министерство решило понизить приоритет урановых исследований и передать бо́льшую их часть в ведение Министерства образования, которым руководил Бернгард Руст, не имевший естественно-научного образования обергруппенфюрер СС, бывший провинциальный учитель, который отказал Лизе Мейтнер в разрешении на эмиграцию после аншлюса Австрии. Физики были рады избавиться от армейского руководства, но перевод под управление заштатного министерства, которое возглавлял бездарный партийный политикан, их огорчил. Руст перепоручил свои полномочия Имперскому совету по научным исследованиям (Reichsforschungsrat). Эта организация была частью Имперского бюро стандартов. Физики из Институтов кайзера Вильгельма считали руководителя ее физического отдела Абрахама Эзау некомпетентным. По сути дела, статус германского уранового проекта упал до того же уровня, на котором находился в США старый Урановый комитет, и у этого проекта теперь тоже был свой Бриггс.

Исследовательский совет решил напрямую обратиться за поддержкой к высшим эшелонам рейха. Он организовал тщательно продуманное ознакомительное совещание, на которое были приглашены высокопоставленные лица, в том числе Герман Геринг, Мартин Борман, Генрих Гиммлер, главнокомандующий военно-морским флотом адмирал Эрих Редер, фельдмаршал Вильгельм Кейтель и Альберт Шпеер, пользовавшийся восхищением Гитлера аристократичный архитектор, ставший министром вооружений и военной промышленности. На этом собрании, которое должно было пройти 26 февраля под председательством Руста, были запланированы выступления Гейзенберга, Гана, Боте, Клузиуса и Хартека, а также «экспериментальный обед», в меню которого были блюда из замороженных продуктов, приготовленные на синтетическом жире, и хлеб из соевой муки[1776].

К несчастью для грандиозных планов совета, секретарша, которой была поручена рассылка приглашений, вложила в конверты программу другого мероприятия. В тот же день в Гарнак-хаусе Общества кайзера Вильгельма должна была пройти секретная научная конференция под эгидой Технической службы вермахта. В ее программе было двадцать пять узкоспециализированных научных докладов. Именно эту программу по ошибке и получили руководители рейха. Гиммлер выразил свое сожаление: в этот день его не будет в Берлине. Кейтель оказался «слишком занят»[1777]. Редер обещал прислать своего представителя. Никто из высших руководителей приехать на совещание не пожелал.

То, что рассказывал там Гейзенберг, могло бы их удивить. Он сделал основной акцент на атомной энергетике, но говорил и о военных приложениях. «Таким образом, чистый уран-235 можно считать взрывчатым веществом совершенно невообразимой силы, –