Шрифт:
Закладка:
По оценке Комптона, в течение следующих шести месяцев реакторные исследования в Колумбийском университете, Принстоне и Чикаго должны были обойтись в 590 000 долларов расходов на материалы и 618 000 на зарплату и накладные расходы. «Эта цифра показалась мне большой, – скромно вспоминает он, – так как я привык иметь дело с исследованиями, на которые требовалось не больше нескольких тысяч долларов в год»[1758].
Для подготовки этой части доклада он встречался с Пеграмом и Ферми и пришел к выводу, что, когда появится металлический уран, этот проект следует сосредоточить в Колумбийском университете. В Рождество и в первые недели января коренному ньюйоркцу Герберту Андерсону пришлось искать в Нью-Йорке и окрестностях здание, достаточно большое для сборки в нем полномасштабного котла для цепной реакции[1759]. Не желая оставаться в стороне от изобретения неофициальных кодовых названий, группа из Колумбийского университета окрестила эту финальную операцию «экспериментом по варке яиц»[1760]. Андерсон обошел пешком промерзшие городские районы и нашел семь площадок, которые могли подойти для варки урановых яиц. 21 января он представил их на рассмотрение Сциларда; в их число входил стадион Поло-Граундз, авиационный ангар на Лонг-Айленде, принадлежавший компании Curtiss-Wright, и другой ангар, в котором компания Goodyear держала свои дирижабли.
Но по мере того как Комптон рассматривал работу всех тех групп, которые оказались теперь под его началом, – в течение января он трижды собирал их руководителей в Чикаго, – по их разногласиям и повторам в их работе становилось ясно, что вся работа по разработке технологий цепной реакции и химии плутония должна быть сосредоточена в одном месте. Пеграм предложил Колумбийский университет. Кроме того, рассматривались Принстон, Беркли и промышленные лаборатории в Кливленде и Питтсбурге. Комптон предложил Чикаго. Переезжать не хотелось никому.
Третье в новом году собрание, проходившее в субботу 24 января, Комптон проводил, лежа в постели в одной из скудно обставленных запасных спален на третьем этаже своего большого дома на Юниверсити-авеню: у него был грипп. Несмотря на опасность заразиться, туда приехали Сцилард, Эрнест Лоуренс, Луис Альварес – Лоуренс с Альваресом сидели на соседней кровати – и еще несколько человек. «Каждый превозносил достоинства своего места, – пишет Комптон, – и у всех были убедительные доводы. Я выступал за Чикаго»[1761]. Он уже заручился поддержкой администрации своего университета. «Чтобы помочь победе в этой войне, мы, если понадобится, перевернем университет вверх дном»[1762], – поклялся вице-президент университета. В этом и состоял первый довод Комптона: он знал руководителей университета, и они его поддерживали. Во-вторых, на Среднем Западе было больше физиков, которых можно было привлечь к работе, чем на побережьях, где запас сотрудников и аспирантов университетов был «совершенно истощен» другими военными программами. В-третьих, центральное положение Чикаго было удобнее для поездок на другие площадки.
Все это никого не убедило. У Сциларда в Колумбийском университете уже было сорок тонн графита и шла налаженная деятельность. Спор продолжался. Комптон, известный своей нерешительностью, терпел нападки собравшихся, сколько мог. «В конце концов, устав до изнеможения, но понимая, что необходимо принять твердое решение, я сказал им, что местом осуществления [проекта] будет Чикаго».
Лоуренс усмехнулся. «Здесь вы никогда не получите цепной реакции, – подначивал один нобелевский лауреат другого. – В Чикагском университете слишком медленный темп».
– Мы запустим цепную реакцию к концу года, – пообещал Комптон.
– Спорю на тысячу долларов, что не запустите.
– Принимаю пари, – ответил, по его словам, Комптон, – а присутствующие будут свидетелями.
– Я бы уменьшил ставку до пятицентовой сигары, – пошел на попятную Лоуренс.
– Согласен, – сказал Комптон, никогда в жизни не куривший сигар.
После того как все ушли, утомленный Комптон добрел до своего кабинета и позвонил Ферми. «Он сразу же согласился переехать в Чикаго»[1763], – пишет Комптон. Хотя Ферми и согласился, это решение было для него трудным. Он вел подготовку к следующим экспериментам. У него была группа в точности нужного ему размера. У него был славный дом в уютном пригороде. Опасаясь, что в связи с их статусом граждан враждебного государства их активы могут быть заморожены, они с Лаурой положили деньги, полученные с Нобелевской премией, в отрезок свинцовой трубы и спрятали ее под бетонным полом своего угольного погреба. Как пишет Лаура Ферми, «я уже привыкла считать дом в Леонии нашим постоянным жилищем, и мне страшно было подумать, что нужно опять куда-то перебираться»[1764][1765]. По ее словам, ее мужу «очень не хотелось переезжать. Но они (я понятия не имела, кто были эти “они”) решили перенести всю эту работу (что это была за работа, я тоже не знала) в Чикаго и сильно ее расширить, ворчал Энрико. Это была та самая работа, которую он начал в Колумбийском университете с небольшой группой физиков. Работать с небольшой группой во многих отношениях лучше. Такая группа может работать очень продуктивно»[1766]. Но страна вела войну. До конца апреля Ферми постоянно ездил туда и обратно на поезде, а потом обосновался в Чикаго. В конце июня Лаура извлекла из подпола свой клад и последовала за мужем.
На следующий день после совещания у постели больного Комптон отправил Сциларду, – который сразу вернулся в Нью-Йорк, – почтительную телеграмму: благодарю вас за приезд и квалифицированный рассказ о положении в колумбийском университете. теперь нам нужна ваша помощь в организации металлургической лаборатории унир в чикаго. не могли бы вы приехать с ферми и вигнером в среду утром… для обсуждения подробностей переезда и организации?[1767] В отличие от Радиационной лаборатории МТИ, название вновь созданной Металлургической лаборатории почти не скрывало ее назначения. Кто бы мог подумать, что целью ее работы было преобразование элементов для создания из не существующего на Земле металла взрывчатых шаров размером с бейсбольный мяч?
Перед переездом в Иллинойс группа Ферми собрала еще один экспоненциальный котел, в который было загружено в общей сложности около двух тысяч цилиндрических блоков спрессованного оксида урана, имевших восемь сантиметров длины и восемь сантиметров
