Шрифт:
Закладка:
— Ты-то сам кто такой?
Но случалось и так, как случилось в тот момент: орды, проходящие мимо здания Томаса Джефферсона — того, что было огорожено — натыкались на заграждение и, разумеется, получали разряд. Некоторые из них отпадали от железа и, оклемавшись, продолжали идти дальше; некоторые, отпрянув, умирали в конвульсиях от остановки сердца; но были и третьи — те, что вообще не желали отставать от решётчатой стены. Прожариваясь несколько часов, они давали перебои питания на сеть и, что более важно, несли не самый приятный запах в округу — кто-то должен был их снимать. В таких случаях защита электричеством временно отключалась, а за непреодолимые преграды выходили один-два человека, чтобы найти то самое барбекю.
— Что значит «кто ты сам такой»?! Отвечай на чёртов вопрос, — то был явно парень — и худощавое телосложение, и высокий голос подчёркивали это, пускай лица и не видно было из-за капюшона и маски. — Или иди нахер!
— Если сейчас не ответишь — я прострелю тебе ногу.
— Грёбаный Библиотекарь! — голос отвечающего сильно дрожал.
— Херня — я тебя раньше не видел. Новенький?
— Хреновенький! Я здесь больше года! Отвечай или я уже выстрелю — мне только спасибо скажут!
— Ха-ха-ха-ха-ха! О, да — такое спасибо ты долго помнить будешь — всю жизнь, можно сказать. Оставшуюся.
— Кто ты?! — это было куда больше похоже на визг, чем на вопрос.
— Уильям. Это — Пацан.
— Айви, — представился тот.
— Веди нас к Дане. Или, хотя бы, скажи, что я здесь — она поймёт, о каком Уильяме речь, — отвечающий долго сомневался, но, в конце концов, открыл ворота и, как только машина оказалась внутри периметра, взял водителя на мушку.
— Значит так: я вас не знаю, но и снаружи не оставлю. Кофуку сейчас спит. Войдём внутрь — оставлю вас на попечение, а сам разбужу её, но оружие вам придё… У вас чё, нет оружия?
— Почти… И в смысле «спит»? — он вышел из машины и театрально развёл руками. — До полудня остались считанные…
— Бурная ночка — орда недавно проходила, так что… Там ещё сонар нас заметил у ограждения… — отвечающий явно замялся.
Револьвер и кольт были получены парнем в маске и тот, вздохнув, наконец, спокойно, повёл двойку в здание. Библиотекарям в действительности принадлежало лишь два из трёх зданий. Самое молодое — мемориал Джеймса Мэдисона — пустовало после пожара и служило отличным напоминанием о том, что ничто не вечно.
Первыми Библиотекарями стали преданные рабочие и военные, поставленные защищать от вандалов национальное культурное достояние страны. После объявления ВОЗ чрезвычайного положения, после публикации настоящих статистик, показывающих всю неготовность мира к новой заразе и, как следствие, закрытия границ многих стран с обеих сторон, начались волны массовой внутренней паники. Разумеется, не сразу. Первые месяцы люди ещё пытались быть людьми — оставались в домах в комендантские часы, редко сопротивлялись арестам по подозрению в заражении, ещё реже — устраивали хаос или самосуд на улицах, но время шло, а паранойя росла. Кто-то считал, что лекарство от паразита уже есть за границей, а за сим пытался всеми доступными способами пересечь океан, кто-то верил в то, что полиция, задерживая заражённых, сразу убивала их, кто-то просто пользовался массовой паникой и поднимал локальные восстания и бунты, приводившие к погрому и без того переполненных больниц, убийству врачей, военных и полицейских — просто из-за своей настоящей, звериной натуры.
Позже, когда пандемия достигала пика по количеству смертей в день, были завершены так называемые «барьеры» — аванпосты военных, расположенные в крупных городах с целью законсервировать движение. Никто не мог въехать, никто — выехать. У правительства, как вещали редкие оставшиеся телеканалы, был отличный план по медленной и методичной чистке городов — квартал за кварталом, район за районом. Но с каждым днём мёртвых становилось всё больше, живых — все меньше, а сознательных живых не оставалось вовсе. Сопротивление, оказываемое вооружённым людям, доходило до абсурда — массовые беспорядки набрали свой пик именно тогда, когда, казалось, ни поднимать бунт, ни подавлять было просто некому.
В то время и зародились первые Библиотекари, а также сгорело третье здание из связки Конгресса — многие, осознав то, что защищать уже было просто нечего, решили разграбить то, что осталось. Каждый американец знал, что во всех трёх зданиях Библиотеки хранились уникальные экземпляры книг и достояний культуры — старейшие, ценнейшие, важнейшие — они и стали целью новоиспечённых мародёров. Никто не знал, из-за чего начался пожар в здании Джеймса Мэдисона — никто из свидетелей не выжил — но, по некоторым версиям, завязалась драка за какие-то редкие издания газет. Несмотря на то, что постройка частично обрушилась, подвальный уровень системы — тот, что объединял собою три постройки и хранил большее количество информации, остался цел, так что первым и самым важным долгом новых архивариусов было спасение того, ради чего теперь многие из них живут.
В последний раз когда Хантер был в Вашингтоне, численность тех самых хранителей достигала двух сотен человек — очень много в масштабе Нового Мира и наверняка очень мало в сравнении с цифрами рабочих Старого. Находил ли он — циничный и скептический старик — борьбу тех людей стоящей? И да, и нет. С одной стороны, он понимал её бесцельность — своими глазами видел и то, как многие обращались со знаниями, и то, как великие идеи — изначально хорошие идеи — пропадали во времени со смертью тех, кто их основывал — как только исчезнут Библиотекари, исчезнет и Библиотека. Да, не сразу, но однажды — случайной молнией, случайной искрой или беспощадным наводнением — пропадёт навсегда. Но с другой стороны тоже был аргумент, и очень сильный аргумент — то дело было правильным. «Человек, не знающий своего прошлого, не имеет будущего».
— Уильям!
Внутри всё было ещё красивее, чем снаружи. Во время постройки первого здания Библиотеки Конгресса многие и многие деятели культуры — художники, скульпторы, резчики — приложили свою руку к зданию. Фрески на стенах, вещающие
