— Если сам он не откажется, пусть помогает. Хотя у него и здесь, при дворе, много забот. Однако, коли пожелает, найдёт время богоугодному делу пособить! Так ведь, Дмитрий Мануилович? — обратилась царевна к своему боярину.

Сановитый седой окольничий одобрительно кивнул:

— Да мы его сегодня же и спросим, он сейчас у нас на ужине должен быть. Кстати, пора уже нам, пойдёмте! Если ещё какие нужды возникнут, приходи, владыка, не медли.

Софья встала первой и направилась к гостям. Там она появилась почти одновременно с Иоанном, который заходил по пути к дочерям. Не стесняясь гостей, Софья тут же предложила мужу примерить новый перстень. Он оказался ему впору и даже понравился.

— Только не знаю, стану ли я пользоваться им, — снимая его после примерки, с сомнением произнёс Иоанн и вернул перстень жене, надев на палец старый.

«Поглядим, поглядим, — подумала Софья, пряча печатку в небольшой кожаный мешочек, привешенный к поясу. — Не для того я его заказала, чтобы он пылился в каком-нибудь хранилище!»

Ужин продлился более двух часов и удался на славу. После него Иоанн шепнул жене, чтобы попозже ждала его, сам же вернулся к себе, чтобы переодеться, помыться и помолиться перед сном в собственной молельне. Софья тоже не теряла времени даром и вскоре уже ждала супруга, готовая к свиданию.

О делах они заговорили сразу же, как остались наедине в Софьиной опочивальне. Убедившись не раз в рассудительности жены, в её уме и таланте предвидения, Иоанн всё более привыкал обсуждать с ней свои проблемы, советоваться, прислушивался к её мнению. Она тактично и ненавязчиво добивалась этого с первых дней семейной жизни вот уже пять лет. Чтобы не было препятствий в общении с мужем, почти в совершенстве освоила русский язык и обычаи, перечитала русскую литературу, летописи. И теперь с радостью сознавала, что стала нужна ему не только как женщина, но и как советчица, как надёжный друг. Поэтому особенно дорожила теми минутами, когда супруг делился с ней планами, молча выслушивала все его соображения, всегда старалась показать своё восхищение его умом, талантом великого государственного деятеля. Советы же старалась давать деликатно, исподволь, не задевая его самолюбия и гордости. Впрочем, он не видел ничего предосудительного в том, чтобы прислушиваться к толковым советам женщины: многие годы, особенно в юности, ему помогала в управлении государством собственная мать, и он не раз убедился, что она была порой дальновиднее и расчётливее многих опытных бояр.

Так уж случилось, что в последние годы Иоанн остался совсем без близких друзей. Те, с кем дружил с юности — двоюродные братья Иван Патрикеев и Данила Холмский, Семён Ряполовский и иные, — они стали всё более отдаляться от него, да и сам он хотел того, чтобы они видели в нём в первую очередь государя, а не брата и друга. Любимый родной братец Юрий, самый близкий ему с детства человек, умер, возможно, и по его вине. Другие братья всё более отдалялись от него недовольные ростом его могущества и притязанием на их независимость. Всё ширилась вокруг него полоса отчуждения и пустоты, рассеивала её лишь она, жена и друг Софьюшка, которой он мог доверить любые свои тайны и даже самые фантастические планы. Она понимала их, разделяла, мало того, ещё и сама подогревала в его дерзких замыслах. К тому же он видел, что жена не болтлива, достаточно сдержанна и умна для того, чтобы даже случайно не проговориться там, где не надо. То есть Софья стала его единомышленником. Она одна понимала его.

Меж ними теперь оставался лишь один барьер, который мешал быть до конца довольными друг другом: его сын и наследник, великий князь Иван Иванович Молодой. Чем больше подрастал сын, тем более не любил свою мачеху. Она отвечала взаимностью, хотя и старалась не надоедать мужу своими жалобами. Однако это не мешало ей изредка, при случае, попрекать мужа, что слишком возвеличивает сына, ставит вровень с собой. «Зачем торопишься? — спрашивала она мягко. — Не боишься, что сын против тебя заговор организует, и народ, привыкший видеть в нём государя, поддержит его?» — «Не боюсь, — отвечал Иоанн твёрдо, уверенный в любви и покорности сына. — А народ пусть привыкает видеть в нём государя. Все мы не вечны. А случись что со мной, вдруг кто из братьев захочет занять моё место? Снова смута будет на Руси, как при отце. Все мои труды прахом пойдут. Нет уж, жена, я знаю, что делаю, тут ты мне не указ». Софье приходилось смиряться, замолкать и надеяться на рождение собственного сына, который мог бы, при случае, сделать её матерью государя.

Однако сына у неё так и не было. После третьих родов она более не беременела. Правда, первые пару месяцев после рождения третьей дочери оно добросовестно сама кормила маленькую Елену грудным молоком, но вот уже более полугода вполне могла вновь понести, однако никаких признаков беременности не ощущала. Продолжая надеяться на зачатие сына, она с нетерпением ждала каждой ночи, которую муж проводил подле неё. За пять лет они, молодые ещё и страстные люди, совсем не надоели друг другу, тем более что Иоанн довольно часто отлучался из дома. Но теперь вот уже третий месяц подряд он находился в Москве и регулярно пребывал у неё. Но пока безрезультатно.

Они уже привычно улеглись рядом на широченной постели и заговорили о своих важнейших делах: о Геннадии Чудовском, о переводе Библии, о гостях.

— А почему боярыни твоей не было, Холмской? — спросил неожиданно Иоанн деланно равнодушным голосом.

— Разве ты не знаешь? — также стараясь не выдавать ревности переспросила Софья. — Рожать собирается, не до приёмов ей теперь. Данилушку своего любимого хочет дочкой порадовать.

— А... — вполне безразлично произнёс Иоанн, и Софья почти успокоилась.

— Приказал я хранилище для книг и ценностей под теремами нашими готовить, да чтобы выходы из них имелись за крепостную стену.

— Вот хорошо-то, — обрадовалась Софья. Она давно просила мужа соорудить надёжные хранилища для казны. — А сами-то терема каменные, когда будешь ставить?

— С этим надо подождать. Места слишком мало для новых теремов. Да и другие заботы у меня есть. А пока и эти достаточно хороши.

— Не боишься, что и у нас, как у братьев, всё огнём попалит?

— Это уж как Бог даст! Погоди, не торопи меня, — добродушно отмахнулся Иоанн. — Дай срок — всё у нас