Шрифт:
Закладка:
Он знал, что сделал почти всё, что мог, для очищения своей совести, для покаяния и облегчения своего греха, и всё же холодок страха и сомнения нет-нет да проникал в его душу. И тогда он с ужасом кидался за защитой к возлюбленной им Матери Божией:
— В час кончины моей, Дева, из рук бесовских исторгни меня и огради меня, Богоматерь, от суда и осуждения, и от страшного испытания, и от мытарств горьких, и от дьявола, и от вечного осуждения...
Вспоминая о просьбах иноков назначить преемника в монастырь, о притязаниях Иосифа-клирошанина на роль игумена, молил он Пресвятую и за свою обитель:
— Ты, Царица, создала, ты и позаботься о необходимом дому своему и во имя твоё собравшимся в святом месте этом помоги угодить Сыну Твоему и Богу нашему чистотой и любовью и мирным устроением...
Тем временем посланцы митрополита, государя и других важных лиц, выслушав от Иннокентия отказ настоятеля, не желали расходиться. Благовещенский протопоп Феодор в нарядных ризах, величественный и уверенный в себе, увидев на дворе Иосифа, подошёл к нему. Протопоп и прежде бывал в обители, приходилось и Иосифу ездить с поручениями в Москву, так что они были знакомы.
— Скажи мне хоть ты, что случилось, отчего старец не желает даже минуты поговорить со мной, послать благословение государю? Великий князь осерчает на меня, если не исполню его повеления. Помоги хоть чем-нибудь, я в долгу не останусь!
Иосиф понимал, что отказать протопопу нехорошо, что, возможно, ещё не раз придётся обратиться к нему за помощью, но исполнить его просьбу он не мог, ибо сам слышал, как возмутился старец при сообщении о прибытии гостей. Он лишь подтвердил слова Иннокентия о болезни преподобного и о его нежелании брать на себя перед смертью чужие грехи.
— Одно лишь могу посоветовать, — сказал он доверительно отцу Феодору, — преподобный все эти дни непременно старается ходить на литургию, попробуй завтра перед службой подойти к нему, может, он и даст по пути своё благословение.
— Я и сам о том думал, — огорчённо произнёс протопоп. — Что ж, если иного пути нет, придётся и этот испробовать.
Все вместе посланцы дождались начала вечерни и, увидев, что игумен на неё не пожаловал, отбыли в соседнюю деревню на ночлег, надеясь хоть на следующее утро добиться своего либо дождаться кончины преподобного. Они, однако, не очень-то верили, что человек, благополучно отстоявший более чем часовую службу в храме, самостоятельно добравшийся до него и обратно, вдруг, ни с того ни с сего, ляжет и помрёт.
Старец молчал весь вечер и ночь, лишь молился и, стоя, выслушал положенную службу, которую прочёл ему по обычаю Иннокентий.
Поутру у игумена вновь собрались несколько иноков, желающих услужить ему. Он же распорядился пораньше начинать литургию, собираясь поприсутствовать на ней в храме. Несколько раз повторил он негромко фразу, которая заинтересовала и насторожила всех, кто слышал её:
— День сей пришёл.
Братья переглядывались, не понимая, о чём идёт речь. Иннокентий же, думая, что учитель начинает заговариваться, решил прояснить, в чём дело, чего желает преподобный.
— Государь Пафнутий, о чём ты говоришь, о каком дне? — спросил он.
— О том дне, о котором и прежде говорил вам.
— Воскресенье? Понедельник или вторник? — гадал Иннокентий, желая докопаться до истины и понять-таки старца.
— Этот день четверг, о нём я и прежде говорил вам.
Братья вновь ничего не поняли, и лишь Иннокентий вспомнил вдруг загадочные слова Пафнутия, сказанные им в понедельник: «В сей день недели, в четверг, избавлюсь от немощи моей». Сердце его защемило: неужели учитель говорит о своей смерти? И именно сегодня? Не может быть!
С трудом собрался Пафнутий последний раз в своей жизни в храм, на литургию. Иосиф и Иннокентий, его ученики и бывшие однокелейники, которым он доверял больше, чем всем остальным, помогли ему надеть на себя традиционный наряд — мантию, рясу, старые башмаки, потёртый кожух, — утро было прохладным и иноки боялись простудить старца. Иосиф пошёл вперёд, но вскоре, когда Пафнутий был уже на выходе из кельи, вернулся. Он сам растерялся от того, что увидел.
Посоветовав протопопу Феодору дождаться игумена у входа в храм, он вовсе не ожидал, что и все остальные окажутся столь же догадливыми: там, у церковных ворот, собралась целая толпа мирян, среди которых высился и наместник Боровский князь Василий Фёдорович. Иосиф испугался, что старца хватит удар от такого неожиданного зрелища, и поспешил подготовить его к встрече.
Услышав о случившемся, преподобный страшно огорчился, сник весь и тут же вернулся с порога назад, сел в сенях на лавку, послав братьев в церковь одних.
— Всё это ты виноват, Иннокентий, — сердито упрекнул он ученика, оставшегося рядом стеречь его, — ты им велел так сделать!
Бедный, ни в чём не виноватый Иннокентий не решился даже оправдываться и понуро пошёл следом за остальными в церковь, убедившись, что рядом с больным остался Арсений.
Старец сам запер двери, чтобы не проникли посторонние, и сел неподвижно у окна в сенях, дожидаясь конца литургии. Обида переполняла его сердце, но он смирил её молитвой. Однако сил долго сидеть не хватило, он попросил положить его на лавку — подальше от окна, выходящего на монастырский двор, ему показалось, что кто-то туда заглядывал. Потом приказал Арсению наглухо завесить окно.
— Все гости разъехались, государь, — сообщил Иосиф, заглянув после литургии в келью к Пафнутию.
Старец никак не отреагировал на его слова. Но, увидев, что подходят и другие насельники и что собирается много народу, приказал:
— Идите, братья, в трапезную на обед. Оставьте меня в покое до вечерни. — И, помедлив, добавил: — Человек один, покаявшись, умереть хочет, не надо его тревожить.
— О чём ты говоришь, государь? — спросил Иннокентий.
Он всё ещё не
