Шрифт:
Закладка:
К ночи Иннокентий прочёл старцу обычное правило, которое тот выслушал, стоя. Всю ночь он не спал. Утром в среду, по его просьбе, пришёл Иосиф и прочёл ему Правило к причастию, затем Пафнутий принялся торопливо и даже как-то суетливо готовиться в церковь. По пути его пришлось немного поддерживать, ибо он совсем ослаб. Во время литургии игумен находился в жертвеннике, иногда от бессилья присаживаясь на сиденье, которое ему приготовили ученики.
После окончания литургии со слезами и великим смирением причастился преподобный тела и крови Христовой. Затем, приняв благословение от священника, покинул храм, и, окружённый учениками, с трудом пошёл к своей келье. Вместе с ними вошёл в сени, перекрестился на иконы, глаза его вновь наполнились слезами.
— Господь Вседержитель, ты всё знаешь, испытываешь сердца и помыслы, — проговорил он, обращаясь не то к иконе, не то к окружающим его насельникам обители. — Если кто поскорбит обо мне, грешном, воздай ему, Господи, сторицей в этой жизни, а в будущем веке даруй ему жизнь вечную. Если же кто и порадуется моей, грешного, смерти, не поставь ему, Господи, это во грех.
И так многозначительно сказал он эти слова, что кое-кому из братьев стало не по себе, будто старец их тайные мысли прочёл, а были ведь в монастыре и такие, кто считал порядки Пафнутия слишком строгими, кто хотел бы вольготной жизни. Ужаснулись в душе и Иннокентий с Иосифом, ибо, мечтая об игуменстве, оба они, таким образом, будто о смерти учителя загадывали. Каждого из них по-своему кольнули укоры совести.
Братья помогли Пафнутию войти в келью, и тут, заметив угнетённое состояние окружающих, старец попытался успокоить их. Не хотелось ему в самом конце своей жизни, в предпоследний её день, огорчить братьев и оставить у них грусть на сердце. Начал он им слова утешительные говорить, угощать принесёнными для него из трапезной яствами и питьём, сам же снова ни к чему не притронулся. Потом, просветлев лицом, попросил Иннокентия приблизиться. Тот с радостью подошёл к учителю.
— Иннокентий! Есть у меня сосуд мёда, прислали мне его на поминанье. Возьми себе, благословляю тебя, ибо всё нужное мне ты сделал.
Растроганный Иннокентий поблагодарил старца, который и в тяжёлой болезни не забыл о нём.
Затем настоятель стал по одному приглашать подойти к себе других пришедших к нему иноков и каждого одаривал какой-либо памятной своей вещицей: кого книгой, кого сосудом, кого посудиной, кружкой. Иосифу достался небольшой серебряный крест. Потом игумен угостил всех вкусным мёдом и вновь выговорил тревожные слова:
— Пейте чашу сию, чада, пейте как последнее благословение, ведь я уже от сего дня больше и не попью, и не вкушу.
Иноки, подумавшие уже, что учителю стало лучше, ведь он с такой радостью общался с ними, благословлял всех и, казалось, что сил у него прибыло вдвое, — вновь встревожились.
Но преподобный, услышав стук била, призывающий к обеду, приказал всем отправляться в трапезную, не дав обдумать сказанных им слов.
Вместе со всеми пошёл обедать и Иннокентий, оставив дежурить возле постели игумена юного Варсонофия. Не теряя лишней минуты, он торопливо поел и вернулся назад в Пафнутьеву келью, где застал старца на обычном его месте. Тот, обессиленный после литургии и прощания с учениками, лежал в своей собственной постели и шептал молитвы.
Варсонофий, увидев смену, тут же выскочил из кельи и помчался в трапезную на обед, а Иннокентий застыл перед постелью игумена. Заметив, что учитель не спит, он начал уговаривать его перекусить хоть немного:
— Не легчает тебе потому, что ты уже целую неделю ничего не ешь!
Пафнутий молчал, глядя полуприкрытыми глазами в неизвестность, едва шевеля губами, произносившими нескончаемую молитву.
Тогда Иннокентий вновь решил задать вопрос, который до сих пор так и оставался без ответа, не давая покоя инокам:
— Почему, господин, молчишь? Что надумал, кому поручишь монастырь? Братии ли, или великому князю? Отчего не говоришь?
Неожиданно старец ответил тихо, но достаточно чётко и твёрдо:
— Пречистой!
Помолчав немного, продолжил, но уже более сердитым и капризным голосом:
— Брат Иннокентий! Взаправду ли ты это говоришь?
Иннокентий испугался, что чем-то огорчил учителя, но тот продолжил, и стало ясно, о чём он:
— Мне, брат, кто монастырь поручал? Сама Пречистая Царица так решила и, более того, пожелала на этом месте прославить имя своё. И храм свой воздвигла, и братию собрала, и меня, нищего, долгое время питала и охраняла вместе с братией. А я, смертный человек, в могилу смотрящий, сам себе помочь не могу. Так пусть как Царица сама начала, так сама и устроит на благо дома своего. Знаешь ведь, не княжеской властью, не богатством сильных, не золотом и не серебром создавалось место сие, но волею Божией и помощью Пречистой Матери Его. Не просил я от земных князей никаких даров для монастыря, но всю надежду и упование во всём возложил на Пречистую Царицу до того дня и часа, в который разлучит Создатель и Творец мою душу с телом. А по отшествии из этого мира Матерь Божия да защитит своей милостью от насилия тёмных и лукавых духов и в страшный день праведного суда избавит меня от вечной муки и причтёт к избранным. Если же и я некоей благодати сподоблюсь, то неумолчно буду молиться за вас Господу.
Закончив, старец повернулся к Иннокентию и долгим рассеянным взглядом окинул его лицо, фигуру, словно пытаясь понять, что ещё желает добиться от него сей человек, о чём думает. К этому моменту, отобедав, в келью вновь вернулись остальные Пафнутьевы ученики и почитатели, желающие подольше побыть с игуменом, узнать, как он теперь себя чувствует. Заметив, что народ собрался и ждёт от него нового напутствия, игумен продолжил свои наставления:
— Вот чему следуйте: живите в чистоте не только пока я с вами, но тем более по отшествии моём, со страхом и трепетом спасаясь здесь, чтобы ради добрых ваших дел и я почил с миром, чтобы и после меня приходящие поселялись здесь хорошо. Тогда по скончании своём покой обретёте. И пусть каждый, к чему призван он, в том и пребывает. Выше своих
