Шрифт:
Закладка:
Голос его дрожал, казалось, он вот-вот заплачет от обиды.
— Прости меня, не виновен я перед тобой, все они требуют, чтобы я пошёл, чтобы доложил, думают, что это я сам к тебе никого не пускаю, серчают на меня! Не волнуйся, больше я не буду тебя тревожить, прости меня, учитель!
Иннокентий низко поклонился преподобному и пошёл к ожидающим ответа. Вернул грамоту и золото и сказал, что старец категорически не желает общаться с миром, что он тяжко хворает.
Отбыли огорчённые отказом посыльные великих княгинь — вдовой Марии Ярославны и Софьи Гречанки, но тут же явились новые: от князей, бояр, пришли паломники. Но больше уж никого иноки не слушали и посланий не носили, лишь извинялись, что не смогут выполнить просьбы гостей, обещали сами помолиться за них. Все они уже поняли, что со старцем творится что-то неладное, заволновались. Каждый задавал себе вопрос: что случится, если настоятель умрёт? Кто будет его преемником? Что станет с ними, если их главное светило погаснет?
Монахи собирались группками, обменивались новостями, обсуждали, как — небывалое дело! — старец отказал в приёме грамот и золота самому государю, его матери и супруге! Тревожились.
Казалось, что без игуменского попечения остановились все дела в обители. Правда, продолжал выпекаться хлеб, готовились обеды, без этого не проживёшь, но почти опустели сады, хлев, никто не думал уже о ремонте плотин, о посевной. Братья слонялись по монастырю, возле кельи преподобного, томились, ждали чего-то и молились.
Глава XV
СМЕРТЬ ПАФНУТИЯ БОРОВСКОГО
Призываю вас, чада, спешите делать добро!
Шёл пятый день Пафнутьевой болезни. Присмотревшись к учителю во время литургии в храме, куда тот добрался из последних сил, припомнив все его слова и предсказания, Иосиф Санин вдруг осознал, что преподобный готовится к смерти. Этот вывод взволновал его и обеспокоил. Отобедав, Иосиф отправился к себе в келью, чтобы спокойно обдумать, как быть дальше и что предпринять. Не успел присесть на своё любимое рабочее место у окна за столом, как услышал шум открывающейся двери, на пороге появился его родной брат Вассиан.
Смерть отца сблизила братьев, они как-то вдруг, несмотря на монашеские обеты, ощутили своё сиротство, своё кровное родство, которое давало им возможность опереться друг на друга, не быть одинокими в окружающем мире. Они подолгу сиживали вместе в Иосифовой келье, обсуждая самые разные проблемы, во всём доверяя друг другу, чувствуя взаимопонимание. Они были похожи не только внешне, но и имели схожие характеры, оба были достаточно честолюбивы, не скрывали друг от друга своих планов, не таились, верили в их исполнение. Конечно, теперь самым насущным для обоих был вопрос о настоятеле монастыря.
— Как ты думаешь, кого назначит Пафнутий своим преемником? — почти сразу же с порога спросил Вассиан у Иосифа, зная по прежним разговорам, что этот вопрос заметно интересовал брата. — Он ещё никого не называл?
— Не знаю, пока не слышал. Думаю, что надо непременно его об этом спросить.
— Ты как считаешь, кто бы мог занять его место?
Вассиан старался говорить бесстрастным тоном, но, вопреки его усилиям, в голосе проглянули нотки иронии, ибо он хорошо знал, что брат не прочь сам занять это место.
Но тот ответил не сразу. Лишь развёл руками в знак сомнения, и Вассиан увидел, как глаза его заблестели.
— А ты как считаешь? — в свою очередь спросил Иосиф. И, не дожидаясь ответа, прибавил решительно: — Что скажешь, если бы я стал игуменом?
— Согласятся ли с этим остальные братья? — засомневался Вассиан. — Ты ведь младше многих из них.
— Ну и что, коли младше? Кому это молодость вершить дела добрые мешала, если всё остальное при нём? Сам Пафнутий стал игуменом впервые, когда немногим старше меня был. Грамоты мне хватает, дела монастырские не хуже других знаю, самые сложные проблемы мне настоятель решать доверяет, Священное Писание лучше других знаю, голосом и усердием к службе Господь не обидел. И единомышленников у нас достаточно.
— Ты же знаешь, тут на игуменство немало иных претендентов. Думаешь, они так просто откажутся в твою пользу? Свара начнётся.
— Надо, чтобы Пафнутий сам назначил меня своим преемником, при всех. Но для того потолковать мне с ним надо, да там постоянно Иннокентий как нянька хлопочет, ни на шаг не отходит. При нём мне неловко разговор заводить.
— Брат, зачем тебе игуменство? Это же бремя нелёгкое! У нас почти сто человек братии да паломников всегда много, сотни крестьян, села, постоянно какие-то жалобы, просьбы, охота тебе жить в суете да в хлопотах?
— Знаю всё это не хуже твоего. Только хочу, чтобы порядок в монастыре был. Говорил недавно об этом с товарищами, с Герасимом, с Кассианом и с другими, они тоже о порядке мечтают. У нас сейчас многие сами по себе живут, словно в монастырь погостить прибыли. Считают, что коли деньги и имения с собой принесли, значит, могут располагаться в монастыре, как на покое, кельи с удобствами обставили, богатство своё при себе держат, едят да спят сколько влезет, на службу и то по желанию являются. Иные и вообще из монастыря уходят, когда вздумается, работать не хотят. Я считаю, что среди братии не должно быть такой несправедливости, такого беспорядка. Раз мы пришли в обитель, значит, приняли на себя обет быть равными перед Богом, по силам своим служить Ему и друг другу. Чернецам надо по общежитийному уставу жить, а не кто как захочет. Я помню, у нас прежде хоть какой-то порядок был, а в последнее время у старца не стало сил следить за всеми делами, так многие совсем распустились... А сделаешь замечание — не слушают, будто мне одному порядок нужен!
Помолчав минуту и не дождавшись от брата никакой реакции, Иосиф продолжил:
— Как ты думаешь, кто у нас более других достоин стать настоятелем? Иннокентий? Да он бесхарактерный, при нём народ совсем распустится. Арсений? К учению он не усерден, чему он может наставить братию, коли сам неразумен? Кассиан Босой был бы достойным преемником: и строгостью жизни, и подвижничеством своим, и образованностью над многими возвышается, да нет у него склонности чужие заботы на себя брать, он и
