— Переведи меня в келью, там обрету покой от суеты этой, да и уснуть хочу, потому что устал. И пусть никто из братии не входит ко мне до вечерни, и окна не открывай, и двери никому не отворяй, потому что после вечерни братья прийти хотят.

И тут, наконец, совершенно отчётливо Иннокентий осознал, что учитель его собирается уйти из этой жизни, умереть, и не когда-нибудь, а сегодня, в самое близкое время. И, поняв это, решился спросить о самом важном:

— Государь Пафнутий, когда ты преставишься, звать ли протопопа или других священников из города провожать тебя до могилы?

— Ни в коем случае не зови, ибо великое беспокойство причинишь мне этим, — спокойно, как об обыденном деле, рассудил игумен. — Пусть никто не узнает, пока не погребёте меня в землю с монастырским священником. И прошу о том, чтобы сами проводили, и на могиле простились, и земле предали.

— Где велишь могилу себе ископать?

— Где я Клима-гуменщика положил, с ним меня погребите. А гроба дубового не покупай. На те шесть денег калачи купи да раздели нищим. А меня лубком оберни, да сбоку подкопав, положи.

Старец замолк ненадолго, но вскоре продолжил свои нескончаемые моления.

В монастыре стояла послеобеденная тишина. Тихо посапывал в сенях Варсонофий, спали и многие монахи, как обычно в такое время. Лишь Иннокентий тихо сидел неподалёку от обожаемого им старца, замерев в ожидании чего-то неизведанного и тревожного.

— В час кончины моей, Дева, из рук бесовских исторгни меня и огради меня, Богоматерь, от суда и осуждения, от страшного испытания, и от мытарств горьких, и от дьявола, и от вечного осуждения, — шёпотом повторял Пафнутий.

Лицо его всё более обретало смертельную бледность. Иннокентий ждал. Но несколько бессонных ночей давали о себе знать, и вскоре он почувствовал, что вот-вот задремлет и свалится со стула, что уже никакими силами не может побороть свой сон. Он поднялся и растолкал крепко спящего Варсонофия.

— Не видишь, старец при смерти, а ты нисколько не страшишься, не бодрствуешь!

Он подвёл юношу к умирающему и приказал стоять рядом, ибо знал, что если позволит ему сесть, тот может тут же вновь заснуть.

Сам вышел на улицу, глаза его просто слипались, словно кто-то опоил его сонной травой. Он вернулся в сени, лёг на место Варсонофия и тут же задремал. Сколько длилось это его дремотное состояние, он точно не помнил, но вдруг ясно услышал пение. Тут же вскочил и кинулся в келью, но здесь всё оставалось по-прежнему: старец лежал в своей постели. Варсонофий стоял рядом.

— Кто здесь был из братии? — спросил он послушника.

— Никого, — шёпотом ответил тот.

— Но я только что слышал пение!

— Как только ты вышел, старец стал петь «Блаженны непорочные, ходящие путём в законе Господнем», а ещё «Руки твои сотворили и создали меня», «Благословен ты Господи, научи меня оправданием Твоим» и другие тропари, — отчитался юноша, и тоже шёпотом.

Пафнутий уже находился в полузабытьи, но продолжал читать еле слышную молитву:

— Царь Небесный Всесильный! Молюсь Тебе, владыка мой Иисусе Христе, милостив будь к душе моей, да не будет она удержана лукавством врагов человеческих, да встретят её ангелы твои и проведут её сквозь препоны всех мрачных мытарств и препроводят её к свету Твоего милосердия. Знаю ведь и я, владыка, без Твоего заступничества, никто не может избежать козней духов лукавых...

Последние слова Иннокентий различил лишь потому, что хорошо знал эту молитву, не раз повторяемую в последнее время умирающим.

— Отходит старец к Богу...

Иннокентий с послушником припали к ногам Пафнутия и облобызали их, затем на коленях стали просить у него прощения и благословения. Но старец уже не внимал словам их. Он начал говорить что-то невнятное, будто беседовал с кем-то видимым лишь ему одному. Потом начал поворачиваться на правый бок. Иннокентий помог ему, но вскоре тот попытался лечь на левый и так несколько раз. Ученик всё помогал ему, пытаясь понять, что шепчет старец, что хочет он сказать и сделать. Но язык не повиновался ему больше, и понять было ничего не возможно. Так продолжалось несколько часов.

Приходили братья, стучали в дверь, но Иннокентий не пускал их, говоря, что старец спит. Он не смел тревожить преподобного, отходящую в муках душу его, не желал, чтобы поднялась суматоха. Мелькала и эгоистическая, греховная мысль: ему не хотелось видеть других иноков у постели возлюбленного им учителя, не хотелось разделить с посторонними эти драгоценные последние минуты общения с ним.

Когда началась вечерняя служба в соборе, Пафнутий лёг чинно, вытянул ноги и сам сложил крестообразно руки на груди. Оба ученика — зрелый и юный — стояли возле его постели, замерев, ожидая всегда неведомого: ухода человека в иной мир.

Иннокентия отвлёк шум во дворе, он пошёл к окну поглядеть, что там случилось, не окончилась ли служба, но не успел сделать и трёх шагов, как услышал испуганный возглас Варсонофия:

— Иннокентий, Иннокентий!

Тот, обернувшись, шёпотом спросил:

— Что случилось?

— Вздохнул старец! — взволнованным и на этот раз громким шёпотом ответил послушник.

Иннокентий кинулся к постели и уже сам увидел, как преподобный ещё раз вздохнул и протяжно, из глубины недр своих выдохнул, а немного погодя — и в третий раз. Будто тремя движениями передал свою душу в руки Богу, которого возлюбил с юных лет.

В этот момент послышался шум, действительно закончилась служба, и братия вновь пришла к старцу проведать его. Иннокентий отпер дверь и уже не мог скрывать случившегося, из глаз его лились слёзы.

Монахи окружили тело старца, многие тоже заплакали.

Сам же Пафнутий в этот момент ощущал необычайную, невиданную прежде лёгкость и умиротворение. У него уже больше ничего не болело, не тянули к земле неподъёмные руки и ноги, не ныла спина. Он увидел будто сквозь сон плачущих учеников, но ему не было жаль их. Потом узнал собственное тело, но и это не удивило его, не тронуло. Его манил яркий тёплый сияющий свет, из которого струилось счастье, блаженство. Ему хотелось туда. Он знал — там Бог, там новая, другая жизнь...

Глава XVI

ПЕЧАТКА С ОРЛАМИ

Миссия протопопа Благовещенского Феодора