Такова она царская доля – принимать решение. Военный министр может доложить, что армия вполне боеспособна, хотя еще не закончено перевооружение. Министр иностранных дел может составить разумнейшие депеши нашим послам, полагая это средством решения проблемы, а потом вдруг огорошить опасением о непрочности «Союза трех императоров». И как тут быть?

А с другой стороны, то самое неопределенное и могучее общественное мнение, с которым он уже не мог не считаться, давило в умопомрачении и ослепленности, не в силах воспринять доводы рассудка о непомерности цены за «вызволение славянских братьев». Неожиданно определилось и давление со стороны молодого офицерства, да и не только молодого. Брат Николай решительно заявлял, что войска гвардии готовы выступить, неужто отступить перед турками, посрамить честь России как великой державы?… Императрица проявляла внимание к посылке в Сербию санитарного персонала, снаряженного Российским обществом Красного Креста. В таком же духе был настроен и наследник. И в этом была своя правда, от которой так просто не отмахнуться.

Каждодневные совещания с министрами утомляли его, но было одно средство от тягостных, неотвязных размышлений. Поздно вечером, чувствуя приближение бессонницы и мучаясь новыми для него головными болями – ну не истеричка же фрейлина он! – император поднял дежурных флигель-адъютантов и поскакал в Красное Село.

Уже сама дорога взбодрила его, а когда в ночной тишине прозвучал резкий сигнал трубы, и огромная масса людей заметалась, казалось бы, беспорядочно засуетилась, а вскорости выстроилась стройными рядами, и он угадывал знакомые мундиры гвардейских полков, узнавал голоса командиров и офицеров, живительный покой охватил его душу. Хоть здесь нет вопросов!

Собственно, больше ему ничего не было нужно, но взбудораженные полковые командиры смотрели на него с ожиданием и готовностью, и он приказал произвести общий маневр. Раньше бы не удержался и сам скакал бы по мягкой ночной дороге, лучше нет часа, прохладно и пыль прибита росой. Но – устал. Боже, как устал…

Едва дождавшись докладов о выходе полков, приказал вернуть всех в лагерь. «Благодарю вас, господа!» – с привычной внушительностью сказал император, и показалось, что они были рады этой внезапной тревоге, и прикажи он – пойдут и дальше, сильные, бодрые, веселые… О Восточном вопросе он совершенно не думал.

Но поворотив было в Петергоф, вдруг приказал собрать офицеров. На востоке уже посветлело, и утренняя прохлада заставляла многих ежиться. Слушая добродушный голос командира измайловцев, Александр Николаевич смотрел в лица офицеров. Многих не знал он, на иных читал не прежнее обожание, а что-то такое… То-то сейчас удивятся!

Раскатистым командным голосом он объявил о своем позволении офицерам выходить временно в отставку, чтобы ехать на Восточный театр войны. Помедлил и добавил, что обещает, что каждый возвратится потом в свой полк, не потеряв старшинства.

И сердце его вмиг согрелось от разом просиявших лиц и восторженных криков. Хорошо!..

Между тем сербы терпели неудачу за неудачей. Шувалов из Лондона сообщал об ужесточении позиции английского кабинета министров. Игнатьев из Константинополя писал, что реформы Мурада V еще могут увенчаться успехом и нужно лишь терпение. Из Москвы приехал князь Черкасский и передал вести об общем неудовольствии выжидательной позицией России. Хвастун и болтун генерал Фадеев получил свидание с Милютиным и объявил, что совершенно изменяет свой образ мыслей относительно военной администрации и организации войск, и прямо просил определить его снова на службу для поддержания войск в Черногории. Ответ военного министра был неопределенен из вежливости, ибо буквально за несколько минут до Фадеева Милютин принимал деятелей Славянского комитета, убедительно просивших не допускать Фадеева до участия в делах славянских вообще.

В то время в дворцовых кругах с некоторым удивлением заметили возрастание роли императрицы, которая поправилась в здоровье, хотя похудела и постарела. Мария Александровна все чаще выходила на большие и малые приемы, выходы и обеды. На осмотре картографических работ военного министерства она долго разглядывала карту Турции, где были показаны действия турецких войск против Боснии, Герцеговины и Сербии. Мария Александровна не скрывала, что принимает близко к сердцу беды турецких славян, и выражала недовольство пассивностью нашей дипломатии. Она с сожалением сказала военному министру о старческой слабости канцлера:

– Признаться, я уже избегаю входить с ним в разговоры. Это раздражает мои нервы. Однако же он после каждого совещания у государя отправляется ко мне, – печально улыбнулась она. – А между тем какое страшное кровопролитие идет там, может быть, в эти самые минуты…

– Да, ваше величество, – согласился Милютин. – Согласно последним телеграммам, инсургенты дерутся подряд четыре дня. Боевые припасы у них кончились и начали биться на ятаганах. Надобно возлагать надежды на лучший оборот дела, когда государь поедет на границу.

– А до тех пор? – вздохнула Мария Александровна. – Сколько бедствий вынесут эти несчастные.

30 июля по плану летних учений предстоял общий корпусной маневр. Наследник приехал с сыном, и император этому обрадовался неожиданно больше всех. Учение было непродолжительно и рассчитано скорее на дам – королеву греческую, цесаревну и ее сестру, принцессу Тира, сопровождаемых обоими королями и многочисленной свитой. Было скучновато. Солнце пекло нещадно.

Вдруг он вспомнил, как в такой же день, но пятьдесят лет назад – Боже, как далеко! – в первый раз надели на него мундир Павловского полка, и отец сам поставил его в строй рядом с седоусыми ветеранами.

Император оглянулся:

– Ники, поди сюда!

Робкий белокурый мальчик, миловидностью чрезвычайно похожий на мать, послушно подбежал к деду. Ему едва исполнилось восемь лет.

Сознавая величие своего действия, но и просто радуясь тому, что этот мальчуган вслед за ним и своим отцом тоже взойдет на российский престол и будет царствовать долго и счастливо, Александр Николаевич повел внука к стоявшему у подножия холма Павловскому полку. Форма не та, не было уже седоусых ветеранов. Молодые румяные лица обратились к нему. Как и отец тогда, он сделал несколько шагов перед строем и строго произнес:

– Подвинься-ка, братец! Вот вам еще солдат!

Спустя несколько минут полк штурмовал высотку, на вершине которой стоял царский шатер. Все было, как тогда, крики «ура!», жаркое дыхание сотен молодых парней, возбуждение и азарт зрителей и – маленькая спотыкающаяся фигурка, которую солдаты старательно огибали и пропускали вперед.

Ники взобрался на холм и остановился в недоумении. Солдаты строились в шеренги, но издали ему рукой махала мама. Он посмотрел на центр всего – бесстрастное, красивое лицо с бакенбардами – и подбежал в ожидании похвалы.

– Плохо! Плохо, братец! – с осуждением сказал император. – Мямля ты какой-то… Скажи-ка мне, сколько эскадронов в гусарском полку?… А в кирасирском?… Запомни: в кирасирском полку шесть эскадронов, в драгунском – десять, а в гусарском и уланском – по восемь. Это надо знать!