алую кровь и смотреть, как он очищается, как он становится праведнее с каждым новым шрамом, что я оставлю на его мертвецки бледном, болезненном теле. Нет… я не позволю ему провести этот суд, он не станет тем, кто прольет кровь жреца, он не заслужил этого, он ничем не лучше чем мужчина... Во многом он даже был хуже. Но и оставлять жреца в покое… нельзя, как бы мне не хотелось проявить сочувствие, подобное было недопустимо. Первый шаг к пособничеству это слабость перед лицом ереси, это подчинение и сочувствие к тем, кто нарушил Их волю... И неважно, что преследовал человек, опустившись во тьму, из которой нет пути обратно. И жрец являлся еретиком, подобное нельзя было просто игнорировать или простить, не воздав по заслугам, он предал богов, своих господ, которым клялся, свято клялся служить. Ересь священников недопустима поскольку они являются вернейшими слугами богов, которым должны служить без зазрения совести и отдавшись до самого последнего вздоха. Нарушив Их планы, он заставил Мирен биться в агонии, причинил ей ужасную попытку, разочаровавшись в вере, которую должен был беречь и охранять. Это место гнило от грехов, мне было слишком сложно принять тот факт, что судьей обязана оказаться именно я, подобное было так же несправедливо, как кара от Аколита. Я тоже запятнана тьмой, и я тоже не достойна судить предавшего жреца крови, поскольку сама сомневаюсь, сама готова зайти дальше, но при этом, я ни разу не предала Их, что отличало меня от еретиков и заблудших, но совесть терзала душу, не давая взяться за кинжал. Благо, есть одна, кто светла, кто по-прежнему хранит в душе девственную чистоту, веря в наших Богов без пререканий и терзаний. Та единственная кто останется достойным, праведным судьей, кому я готова отдать честь стать палачом… пусть я и не выносила того, ради чего творилась та справедливость, которую мы собираемся воплотить в жизнь. Он не заслужил боли, в его голосе не было одержимого безумия, только печаль, боль, которую так просто понять, и которой так хочется сочувствовать, но несмотря на это, жрец оставался еретиком, достойным наказания, который действительно разочаровался в своей вере... И более того, покусился на жизнь, здоровье и святость матриарха. И пока Гвин возносит его кару на земле, орудия клинком, пламенем и болью я смогу увидеть, достоин ли мужчина смерти, насколько чисты его помыслы и осталось ли в нем хоть что-нибудь от человеческого… есть ли хоть какая-то возможность, вернуть в его свет, о котором так страстно молятся тысячи, и тысячи праведников, или же больше... Его разум не способен верить в святость.

- Ты не тронешь его, Аколит. Ты не достоин нести кару и суд. Ты сам запятнан тьмой, и как последовательница змеи, я не могу позволить тебе преступать их правду. Ты должен уйти отсюда, немедленно. - Сделав шаг навстречу, я бесстрашно взглянула в глаза страшного воина, начиная негласную битву и используя все, что узнала, дабы сломить измученный годами, отчаянный разум. Я раздражала его, напоминала об юной девушке, которую он погубил, юноша видел во мне свою названную сестру, и это было моей силой, одним из сильнейших рычагом давления, но к счастью, не единственным. Он не поднимет на меня руку, не посмеет причинить боль, он подчинится так же, как исполнял приказы моей наставницы, если я приложу еще больше силы, если смогу полностью овладеть его волей. Я заставляю его услышать и подчиниться мне, пусть это и будет рискованно, но ведь я знала, в чем его слабость, я была в разуме Аколита, в его прошлом, слышала шепот бывшей жизни, видела, чем она была. Моя сила колебалась вокруг него, порой резко вырываясь из троп и сверкая тусклым пламенем, ползущим по груди юноши, взбираясь все ближе и ближе к горлу. Я склонила голову набок, взмахивая рукой, его глаза раскрылись передо мной, я тут же ощутила плеяду боли и сомнения, что терзали его изнутри, но все это было для меня знакомо. Теперь, я пролила в его сердце собственные слова, мысли и злость, вселила ненависть к самому себе, злость, открыла лицемерие, которым он жил. Руки юноши дрогнули, опускаясь к торсу, наши сознания сплелись воедино окончательно, теперь, он знал меня, я читала его в ответ, заново вплетая в разорванные на мелкие кусочки мыслей собственные слова и иде … мои руки незримо врезались в его сознание, нагоняли страхи, дрему, слабость. Я меняла абсолютно все, что было не нужно для того, чтобы изгнать его отсюда, и в конце концов, весь его разум пал, он не смог противится маленькой девочке, которую однажды убил, он сам раскрыв передо мной все двери, и когда я разорвала связь, в его разуме осталось только одно… желание уйти отсюда, после чего, вознести молитву, за все свои грехи, заново попросив прощение у Близнецов... А после, у Аколита. - Прочь. Убирайся отсюда прочь.

Гвин взглянула на меня с ужасом, прижав к себе клинок и глядя на Аколита, ожидая того, что же сотворит юноша, который прямо сейчас дрожал, сжимая и разжимая пальцы на руках. Я знала, что он не сможет противиться, я знала о всем его проклятом падении, а это то единственное, что еще трогает уничтоженную душу, обитающую в этой полой оболочке, которая возвышалась надо мной, прожигая взглядом. Он жил тем днем, и я заставила его заново испытать кошмар того дня, в тоже время связав этот день с грязью грехов, с его тьмой, из-за которой тот попросту не достоин нести роль судьи или палача. Но что действительно ранило меня, так это страх в глазах Гвин, который обратился ко мне, когда юноша послушался моего приказа, медленно покидая комнату. Его движения казались практически пьяными, он болезненно качался из стороны в стороны, тяжелое дыхание раздавалось горьким рычанием и болью. Тяжело вздохнув, я ощутила истощение и печаль, моя ближайшая подруга смотрела на меня как чудовище, хотя я её сделала ничего, в тоже время, нахождение в разуме Аколита било по сознанию, отрывало от него куски, бросая их на растерзание тьмы, словно пытаясь просто причинить мне лишнюю, ненужную боль. В руках, на кончиках пальцев и прямо в центре ладони, я ощутила онемение, кровь стремительно перемещалась по телу, словно не в силах найти себе места, из-за чего я тоже казалась выпившей, делая неровные шаги и каждый раз выглядя так, словно вот-вот рухну. Обернувшись на Гвин, я хотела