тех пор, пока не придём в себя от неприятностей с этим бычком. Он и в доме у себя как в кабаке… Бычок — что рядом с Умм Ханафи, что рядом с Нур. В бою же он слабак, от него никакой пользы. Сукины дети! Да накажет Аллах таких детей и потомков!.. Ах… И зачем только ноги мои несут меня домой?!.. Почему я не могу съесть свой кусок хлеба подальше от этой отравленной атмосферы?! Амина завопит, если узнает, что случилось. Мне не нужно ещё одно тошнотворное чувство… Я непременно найду друга, которому поведаю всю историю о своём несчастье и пожалуюсь… Но нет… У меня есть ещё другие проблемы, не терпящие отлагательств. Наш герой. Новая напасть, с которой нам необходимо справиться, пока она не отравила наш завтрашний день. А иначе я… иначе я… иначе я… Да будет проклят отец твой…

Фахми не успел ещё переодеться, как его позвал к себе отец. Ясин не удержался, несмотря на всю свою подавленность, и произнёс:

— Вот и твоя очередь настала…

Фахми переспросил, не понимая, что скрывается за этим замечанием брата:

— Что ты имеешь в виду?

Ясин засмеялся — и как только он смог наконец смеяться? — и сказал:

— Закончилась очередь предателей, и настала очередь борцов за свободу..!

Фахми безумно хотелось, чтобы тот эпитет, которым охарактеризовал его друг в мечети в пылу всеобщих криков, шума и обезумевших эмоций, исчез, как будто его и не было. Но он не стирался из памяти: вот и Ясин напомнил о нём, и нет сомнений, что отец зовёт его ради того, чтобы расспросить об этом. Фахми глубоко вздохнул и отправился к отцу. Он застал отца сидящим на диване и играющим в зёрна чёток; в глазах его таился задумчивый невесёлый взгляд. Фахми очень учтиво поприветствовал его и послушно встал в двух метрах от дивана. Тот лёгким движением головы ответил на его приветствие, что скорее напоминало не приветствие, а досаду, словно тем самым говоря сыну: «Я вынужден ответить на твоё приветствие, как того требует этикет, но тебе меня больше не провести». Затем стал сверлить его хмурым взглядом, смущавшим юношу словно прожектор, ищущий что-то спрятанное в темноте, и наконец решительно сказал:

— Я позвал тебя, чтобы узнать обо всём. Что подразумевалось под «одним комитетом»?.. Расскажи мне всё это откровенно и без колебаний.

И хотя за последние недели Фахми привык сталкиваться с различными опасностями и даже с огнестрельными залпами, и спокойно переносить их свист, однако от расспросов отца сердце его уходило в пятки, точь-в-точь как прежде. На него напал страх, и он почувствовал, что он сейчас никто и ничто, а потому сконцентрировался на том, как бы избежать его гнева и добиться успеха, и деликатно ответил:

— Папа, всё очень просто. Возможно, мой друг преувеличил немного, когда это сказал, чтобы выручить нас из трудного положения.

Отец, терпение которого лопнуло, сказал:

— Всё очень просто… Великолепно… Однако что — всё?.. Ничего не утаивай от меня.

Фахми мгновенно попытался представить дело под различными соусами, чтобы подобрать подходящие выражения, и сказал:

— Это называют комитетом, однако он не выходит за рамки сообщества друзей, которые просто беседуют о патриотизме всякий раз, как собираются вместе.

Отец в ярости закричал:

— И за это ты удостоился прозвища «борец за свободу»?!

Голос его явно свидетельствовал о сильном негодовании, как будто ему были противны все попытки сына играть с ним в эту игру… В морщинах его угрюмого лица появилось угрожающее выражение. Фахми тут же для самозащиты поспешил признаться в серьёзной вещи, чтобы убедить отца в том, что он подчинился его приказу как обвиняемый, который добровольно признаёт свою вину, желая снискать себе немного сострадания… Будто стыдясь своих слов, он произнёс:

— Иногда говорят, что мы распространяем некоторые патриотические воззвания…

Отец в волнении спросил:

— Листовки?!.. Ты имеешь в виду листовки?!

Но Фахми отрицательно покачал головой в страхе произнести вслух это слово, которое тогда свяжет его с этой официальной риторикой. И найдя подходящее выражение, что должно было смягчить серьёзность его признания, ответил:

— Это всего лишь воззвания, в которых говорится о любви к родине.

Отец выронил чётки из рук, так что те упали на пол, и стукнул рукой об руку, выйдя из себя:

— Ты — один из тех, кто распространяет эти листовки!.. Ты!..

Взгляд его скользил от гнева и возбуждения из стороны в сторону: распространитель листовок!.. Один из друзей и борцов за свободу!.. Мы оба работаем в одном комитете!.. Неужели этот потоп докатился даже до его дома?!.. Раньше Фахми восхищал его своей учтивостью, послушанием и смышлёностью, и должно быть, похвала в его глазах испортила сына, и вся правда о распространении листовок вылезла наружу… Борец за свободу… Мы оба работаем в одном комитете?!.. Нет, он не питает презрения к этим борцам-патриотам, совсем нет. Он и сам уже давно с энтузиазмом следил за новостями, и каждый раз во время молитвы просил послать этим борцам удачу. Новости о забастовках, разрушениях, боях наполняли его надеждой и восхищением. Однако одно дело — их читать, и другое — если один из его сыновей занимается подобным, словно никого из них не касались исторические события, и он сам для них очерчивал границы, а вовсе не революция, не время, и не народ. Все эти революционные дела, конечно же, добродетель, в том нет никакого сомнения, но только до тех пор, пока она происходит вдали от его дома… Если революция постучит в его дверь и будет угрожать его безопасности, благополучию и жизни его детей, то приобретёт совсем другой вкус, оттенок и смысл — обернётся безумием, непокорностью, бунтом. Так пусть эта самая революция лучше вспыхнет за стенами его дома, он будет болеть за неё всем сердцем, и даже пожертвует имуществом по мере возможности… Он уже так делал раньше, однако семья принадлежит только ему одному, и он её единственный хозяин. Тот, кто заговорил с ним об участии в деле революции — восстал против него, а