бледными чёрно-синими пятнами, как будто была набальзамирована тысячи лет назад. Он взял её руку в свои в сильном волнении, и тут услышал слабый хриплый голос, отвечавший на его вопрос:

— Как видишь, я стала привидением.

Он пробормотал:

— Да примет тебя милосердно Господь наш, и да воздаст тебе добром за всё.

Из забинтованной в белое покрывало головы её вырвалось движение, похожее на молитвенное, словно она говорила: «Да услышит тебя Господь!», и сделала ему знак присесть на кровать, и с новыми силами, которые даровало ей его присутствие, сказала:

— В начале меня охватила какая-то странная дрожь — я полагала, что это из-за нервов, и мне посоветовали совершить паломничество в дома Аллаха, воскурять различные благовония: индийские, суданские, арабские, однако мне становилось только хуже… Наконец меня стало трясти постоянно, так что я стояла уже на краю гибели, иногда бывало и так, что тело моё становилось холодным, как лёд, а иногда огонь расходился по нему так, что я кричала от жара, и наконец, С… — она не решилась назвать по имени мужа, остерегаясь в последний момент ошибки, которую уже готова была совершить. — В конце концов я послала за врачом, но лечение моё сделало вперёд лишь один шаг, и несколько шагов назад, и потому никакого толку от него не было.

Ясин мягко сжал её ладонь и сказал:

— Не отчаивайся в милосердии Аллаха, оно безгранично.

На её бледных губах мелькнула слабая улыбка:

— Рада, что слышу это от тебя прежде, чем это скажут другие. Ты мне дороже всего этого мира. Ты прав: поистине, милосердие Аллаха не знает границ. Давно меня преследовала злосчастная судьба, и я не отрицаю своих промахов и ошибок. Непогрешим один лишь Аллах.

В словах её он заметил озабоченность, похожую на желание признаться. Грудь его сжалась от её слов, он шарахнулся в сторону от сильного испуга, не в силах больше терпеть, пусть даже это было раскаянием и размышлением. Нервы его напряглись, и настроение изменилось. Он умоляюще сказал:

— Не утомляй себя разговором.

Она подняла на него улыбающиеся глаза и произнесла:

— Твой приход вернул мне бодрость духа. Позволь сказать тебе: я никому в жизни не желала зла, и как остальные создания Божьи, стремилась обрести спокойствие на душе, но удача шла против меня. Я никому ничего плохого не делала, но многие делали плохо мне.

Он ощутил, что надежда его провести хотя бы один час в мире и покое, подведёт его…, а его чистое, искреннее чувство к ней будет отравлено. Как и прежде, умоляющим тоном он сказал:

— Оставь ты людей: есть и хорошие и плохие среди них. Сейчас твоё здоровье важнее всего…

Она заискивающе похлопала его по руке, словно прося смилостивиться над ней, затем прошептала:

— Было то, что я не исполнила перед Аллахом. Как бы я хотела жить долго, чтобы наверстать упущённое. Однако сердце моё переполнено верой, Аллах свидетель.

Словно защищая и её, и себя одновременно, он сказал:

— Сердце — это всё. Для Аллаха оно важнее даже, чем пост и молитва.

Она крепче сжала его руку в знак благодарности, затем поменяла тему разговора и радушно сказала:

— В последний раз ты дал мне обещания, и я не осмеливалась приглашать тебя, пока болезнь не превратила меня в то, что видишь сейчас. Меня посещает чувство, что я прощаюсь с жизнью, и не могу уйти, не наглядевшись на тебя. Потому я и послала за тобой. Я боюсь, что ты отвергнешь меня даже больше, чем смерть. Но ты сжалился над своей матерью и согласился попрощаться с ней. Я благодарна тебе и надеюсь, что Аллах примет мою молитву.

Волнение нарастало, но он не знал, как выразить свои чувства. Слова нежности были слишком тяжелы для его языка — он заплетался от смущения, когда хотел обратиться к ней, так как привык обходиться с ней сухо и отвергать, хотя обнаружил теперь, что его рука была инструментом, которым он мог выразить свой чувствительный характер, и сдавил её ладонь, пробормотав:

— Да воздаст тебе Господь наш благом.

Она вновь заговорила о смысле своей последней фразы, повторяя те же слова или заменяя их другими, но с тем же значением, и подробно излагала мысли, с заметным усилием проглатывая слюну, и замолкала ненадолго, чтобы перевести дыхание, а потом возобновляла речь. Из-за этого несколько раз он просил её остановиться, но она только улыбалась, когда он перебивал её, затем вновь продолжала говорить, пока не останавливалась, и на лице её мелькал интерес к чему-то новому — так бывало, когда она вспоминала о чём-то важном… Она спросила его:

— Ты женат?

Он с некоторым неудовольствием вскинул брови. Лицо его покраснело. Она неправильно поняла его и, словно извиняясь, поспешила сказать:

— Я не упрекаю тебя… На самом деле, мне бы хотелось увидеть невестку и твоё потомство, но мне достаточно и того, чтобы ты просто был счастлив.

Он не сдержался и лаконично ответил ей:

— Я не женат. Примерно месяц назад развёлся.

Впервые в её глазах блеснуло внимание, если вообще можно было говорить о каком-то блеске…

Но всё же что-то похожее на свет, вроде тусклого света звезды, показалось в них. Она еле слышно сказала:

— Ты развёлся, сынок?!.. Как ты огорчил меня!

Он опередил её и произнёс:

— Не горюй обо мне. Я не печалюсь и не сожалею. — Затем улыбнувшись. — Зло пришло и ушло.

Но мать тем же тоном спросила:

— Кто выбрал её тебе в жёны?… Отец или его жена…?!

Ясин ответил ей, желая положить конец этой теме:

— Её выбрал для меня Аллах. Всё происходит по воле Его и желанию!

— Я это знаю, однако кто выбрал её для тебя?.. Жена твоего отца?

— Нет, отец выбрал её. Его выбор безупречен.