докладе 10 сентября Штюрмер разъяснял, что вопрос о контроле банковских учреждений поднимался в правительстве еще весной, но тогда признано было необходимым провести закон в нормальном порядке, так как подобное мероприятие, совершавшее переворот в финансах страны, могло бы вызвать возражение со стороны Гос. Думы.

Оставим в стороне вопросы о шпионаже и содействии врагу в контрразведочном смысле, с чем неразрывно сплетался в глазах современников спекулятивный характер некоторых банковских операций. Будем говорить лишь о том пацифизме, который порождала экономика. Можно усмотреть некоторую логичность в лапидарной формулировке выводов большевистской историографии, сделанной Семенниковым: «Через Протопопова… правительственная власть непосредственно соединилась с руководящей группой промышленников металлургистов. Металлургическая промышленность стояла в тесной зависимости от банков, среди которых руководящую роль играл Международный коммерческий банк. Этот последний… являлся в сущности обществом – дочерью берлинского “Учетного Общества”». Но пока выводы в смысле доказательства висят в воздухе – уже прежде всего потому, что основное положение недоказуемо: советские же экономисты убедительно доказывают, что в русской металлургии, основным производством капиталистического мира, почти «монополистами» были французский и бельгийский финансовые капиталы. Ничто не дает возможности установить действительную наличность такого банковско-промышленного центра, который, как бы персонифицируя «русскую партию мира», занимался подготовкой сепаратного мира. Формальный метод доказательства, к которому здесь прибегают, приводит к установлению своего рода коллективной ответственности, напоминающей сказочку о дедке и репке.

Приведем одну иллюстрацию рискованности такого метода исторических изысканий. Существовало Русское Транспортное Общество – особенно заподозренное националистом Хвостовым, как центр шпионажа. Председателем в нем был Манус, главным пайщиком Международный банк, членами правления состояли Путилов и Бурдуков. Другой «духовный сын» Мещерского, многоликий писатель-финансист Колышко состоял участником многих предприятий Мануса, как «Общества Брянских заводов», «Петербургского вагонного завода» (одним из директоров последнего числился и Путилов). Колышко несколько раз весной 1916 г. ездил за границу по поручению металлургического треста – так утверждали газеты революционного времени. Заманчиво, по своей упрощенности, связать их всех в нечто единое, сплетя экономические вопросы непосредственно с немецкой интригой, ведомой заправилами «Deutsche Bank» или Disconto Gesellschaft; за возможную «тесную смычку» одного сделать ответственными всех и заставить Вышнеградского (Международный банк), Путилова и др., приглашаемых в Особое Совещание по обороне и т.д., играть по меньшей мере двойственную роль530. Это и был путь контрразведки, пытавшейся в свое время обвинять Путилова в германофильстве. Как будто французский посол не заподозревал соратника Мануса по коммерческим делам, бывшего директора кредитной канцелярии и тов. мин. фин., в этом грехе, ибо, как видно из дневника Палеолога, директор Русско-Азиатского банка находился в числе доверенных людей во французском посольстве – это было тем более естественно, что Путилов был тесно связан с представителями французской промышленности в России. Если взять ранние записки Палеолога, то логическим путем можно прийти к заключению, что Путилов при своем крайнем пессимизме должен был скорее сочувствовать миру. В ноябре 1915 г. он высказал Палеологу уверенность, что русские долгое время не выдержат войны, которая их изнуряет. А раньше, 20 мая, в дневнике записано такое его отчасти пророческое предвидение: дни царизма – единственной связи национального единства России сочтены. Революция неизбежна. В России революция может быть только разрушительной, так как образованный класс представляет в стране ничтожное меньшинство и не имеет влияния на массы. Буржуазия и интеллигенция дадут сигнал к революции, думая спасти Россию. Революция буржуазная перейдет в революцию рабочую, а потом крестьянскую… Начнется невероятная анархия – десять лет анархии. Судя по дальнейшим записям дневника, пессимизм Путилова вел его, однако, отнюдь не на путь содействия замыслам «придворной партии», к заключению мира с Германией, а сочувствия, по крайней мере в беседах в буржуазных и великосветских салонах, дворцовому перевороту, который преследовал цели противоположные. Во всяком случае, пацифизм этого «крупного металлургиста и финансиста» должен был вести не в объятия с заправилами «Deutsche Bank».

Конец венчает дело. И несколько слов о последующей эволюции того русского банковского органа печати, который по заявлению Пуришкевича, сделанному с трибуны Гос. Думы, должен был обслуживать интересы враждебных держав, как нельзя лучше показывает эфемерность стройной по внешности схемы. «Конечно, открыто защищать в этой газете интересы Германии невозможно, – говорил Пуришкевич, – но газета будет охлаждать русский патриотизм». А газета на практике оказалась не только на «крайне империалистической позиции», но и резко враждебной Протопопову, б. председателю Совета металлургических съездов и министру вн. д., с именем которого связывалась возможность осуществления пацифистских надежд. Странные пацифисты, дававшие деньги на издание ярко шовинистической газеты, подрывавшей то дело, которому призвана была служить! В революционные дни как раз «Русская Воля» с исключительной настойчивостью развивала положение, что «придворная партия» опиралась на банки, организованные при содействии немецких капиталов, – вероятно, основанием для этого был только тот факт, что во главе Международного Банка стояло лицо с высоким придворным званием. Гораздо более логично поступали банки «немецкой ориентации» в тех случаях, когда субсидировали во время войны литературные органы Максима Горького, которые довольно определенно проводили тенденции, получившие по несколько топорной терминологии того времени, не покрывавшей существовавших политических оттенков, общее название «пораженческих».

Глава четырнадцатая. «Coup d'état»

I. Последние решения

1. Третчики мира

Если история реальная, а не воображаемая, т.е. историческое повествование, опирающееся при всей своей субъективной тенденциозности на факты, не может пока еще в конкретных формах вырисовать «причудливый узор придворной интриги в пользу сепаратного мира» на «арене финансов, биржи, спекуляции», то еще в меньшей степени она может зарегистрировать те «маневры исключительно дерзкого шпионажа», о которых столь безапелляционно говорит в своем обследовании происхождения русской революции Чернов. Все эти «мотивы» надлежит отнести в значительной степени за счет воображения взвинченной психологии современников.

Император на телеграмме управлявшего посольством в Лондоне Набокова, в которой он просил своего министра, учитывая настроения в Лондоне531, заверить английский кабинет о «непоколебимой решимости… продолжать войну до конца, несмотря ни на какие колебания внутренней политики», не только подчеркнул эти слова, но и сделал пометку: «конечно», а оппозиционная общественность упорно твердила свое: «они» готовят «позорный мир». Мы видели, как записка Деп. полиции этими слухами характеризовала настроение общества. Здесь не было искажения действительности, раз сам председатель Гос. Думы в