фон Эрдели (они начались раньше). Эти предварительные переговоры, по-видимому, велись втайне от России, хотя речь шла и о перемирии на восточном фронте… Эпизод, в туманных чертах изложенный Черниным и, может быть, соответственно приправленный тенденцией политика, гораздо в большей степени должен был относиться к сепаратному миру Австрии, к которому стремилось правительство нового императора Карла, чем к тому сепаратному миру с Германией, который собиралось заключить будто бы русское правительство в целях своего самосохранения. Мир с Австрией логически ставил вопрос и о русско-германском мире – возможно, но ставил его в совсем другой плоскости – именно так, как думал «наш Друг» в изображении А. Ф. – выход Австрии из мировой войны, изоляция Германии означали победу Антанты.

Пределы догадок не ограничены, если эти догадки не вытекают из конкретных фактов. У советского исследователя легенды все же его произвольные догадки сопровождаются указанием на отсутствие «документальных данных», у продолжателя традиции в эмигрантской литературе эти оговорки или отсутствуют, или получают такой формальный характер, что изложение приобретает еще большую категоричность. Перед революцией дело о «сепаратном мире» «как будто, было поставлено уже на рельсы», заключает Чернов; недаром Гулькевич получил из Петербурга предписание добиться более точных формулиpoвок условий, предложенных если не от имени, то по инициативе Германии. «Старым революционером» – из закулисной интриги банковской группы или иных «правящих» кругов дело о сепаратном мире переносится в плоскость полуофициальных переговоров с согласия правительства532; следующим этапом является посылка делегата «нейтральной державы» yжe по инициативе русской власти к австрийскому министру. «Оглушить страну» заключением сепаратного мира и объявить «боевую реакционную диктатуру внутри страны» – «такова была последняя попытка спасти династию от краха». Так формулировал Чернов предложения Семенникова. «Узор» этот в данном случае вырисован не столько хитросплетениями «мастеров дипломатической кухни», сколько безоглядным творчеством исторического повествователя.

2. У шталмейстера Бурдукова

Можно признать, что перед революцией был поставлен в порядок дня своего рода правительственный coup d'état – «государственный переворот», который деп. Маклаков-мемуарист противопоставляет дворцовым заговорам в общественной среде. Легко намечаются и кружки, инспирирующие эту мысль. О них мы скажем ниже, но сепаратный мир пристегнут здесь лишь по логике субъективного толкования фактов: «не подлежит сомнению», что «необходимым завершением» той политики, которую рекомендовали «правые», был бы «сепаратный мир» (Семенников). Допустим на момент, что эта логика верно определяет ход событий и что именно в этих «кружках» надо отыскивать исходный пункт «решающих шагов к сепаратному миру». Что же конкретное может пока установить современная историография?

Семенникову представляется знаменательным хронологическое совпадение поручения Николаем II бывш. министру вн. д. Маклакову составить проект манифеста о долженствовавших произойти изменениях во внутренней государственной политике с предложением о сепаратном мире, которое поступило Чернину. 8 февраля 1917 г. Маклакову было дано это поручение, и 9-го он писал Царю, что необходимо покончить, «чего бы то ни стоило», с внутренним врагом, который «давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего». Довольно произвольно толкование приведенной фразы не только как указания на необходимость «примириться» с врагом внешним, но и как начала первых «решительных шагов» к сепаратному миру. Ничего еще не решено (Маклаков докладывал проект манифеста 11—12 февраля), а идеологи переворота с быстротою поезда-экспресса спешат послать через «нейтральную» державу посредников к представителям враждебных держав почти с определенным предложением: письмо Маклакова относится к 22 февраля по нов. ст., а разговор с Черниным помечен мемуаристом 26 февраля – в согласии верховной власти сомнений не было. Получив, очевидно, первый ответ австрийского министра, заговорщики собираются для последнего решения 24 февраля (ст. ст.) на обед у шталм. Бурдукова, «подручного» банкира Мануса. Как раз 24 февраля ст. ст., по словам Чернина, он получил обратный ответ. Это уже не экстренный поезд, а телеграф и даже телефон! Царица сообщала мужу, уехавшему в Ставку, про Саблина: «Он обедает сегодня с Маклаковым, Калининым, Римским-Корсаковым у Бурдукова». На совещании при участии министра вн. д., бывшего председателя Совета металлургических съездов, «германофила» Маклакова, которому поручено спасти Россию от «внутреннего врага» и одного из главарей «Союза русского народа», б. сенатора Римского-Корсакова, были приняты какие-то серьезные решения, ибо А. Ф. 26-го сообщала Императору: «Бурдуков настаивает на том, чтобы повидать меня сегодня, а я так надеялась никого не видеть».

Вот та более чем шаткая, фактическая канва, на которой вышивает свои причудливые узоры историческая фантастика. И творцам исторической легенды нет никакого дела до того, что самым большим политическим фантастам в день 26 февраля в Петербурге в создавшейся обстановке не могла явиться даже мысль говорить о мерах к осуществлению сепаратного мира, который своей неожиданностью должен был «оглушить страну». Можно ли себе представить, что порывистая и страстная А. Ф. так спокойно и неохотно отнеслась бы к желанию Бурдукова получить аудиенцию, если бы знала, что дело касается последнего решения, от которого зависит судьба трона? Несуразица бьет в глаза… К «обеду» у Бурдукова мы еще вернемся.

3. Хиромант Перрен

«Последние решения» о сепаратном мире приобретают почти водевильный характер, когда на ролях посредников выступают не представители банковских групп или «старые революционеры» типа болгарина Ризова, а никому неизвестный в политических сферах, хотя, быть может, и своего рода знаменитость, графолог и хиромант «доктор философии» Перрен, находившийся в регулярных сношениях с мистически настроенным последним министром вн. д. старого порядка. Этот эпизод особенно заинтересовал муравьевскую комиссию, на него обратил внимание в своих показаниях первый министр ин. д. революционного правительства, а историки «легенды» приводят его в доказательство того, что Протопопов «не прервал таинственных сношений шифрованными телеграммами со Стокгольмом» и что правящие группы имели «полную возможность сделать неофициальное предложение о мире непосредственно германцам». Но больше всего расцветила дело иностранная контрразведка в справке, представленной в Петербурге военным агентом в Швеции 22 марта 1917 г., т.е. тогда уже, когда в России произошла революция. Эта поздняя хронологическая дата углубляет сомнения, которые сама по себе вызывает справка, основанная исключительно на подборе ходивших сплетен533.

Справка французской контрразведки без обиняков говорила, что Карл Перрен – австрийский еврей, натурализованный в Америке, – состоял в Стокгольме «корреспондентом русского министра Протопопова и его посредником при переговорах относительно сепаратного мира». Действует